С тех пор Георгий часто набирал передовые.
На этот раз он сначала не особенно вникал в содержание рукописи. Перед глазами еще стояли колонны демонстрантов с алыми лентами на груди, высокий статный знаменосец, полицейские с саблями наголо. Первые страницы состояли из затасканных рассуждений о порядке, о законности, о смутьянах. Вдруг он обратил внимание на слова: «…Вчера огромная толпа бродяг, пьяниц и грабителей залила городские окраины». Он перестал набирать и с тревогой просмотрел всю статью. А дойдя до последних строк, весь задрожал от гнева. Вот что в них было написано:
«Если мы не хотим, чтобы банда социалистов разрослась так, как в других странах, необходимо решительно расправиться с этим сбродом, который забрасывает камнями защитников государства».
Сжав в руке статью, Георгий быстро прошел между наборных касс и с возмущением бросил ее метранпажу.
— Эту статью я набирать не буду!
— Почему?
— Потому что статья Радославова — клевета!
— Георгий, думай о чем говоришь! Газета готова, ждем только передовую.
— Я ее набирать не буду!
— Ты понимаешь, чем это тебе грозит?
— Понимаю.
Метранпаж развел руками и отправился к главному редактору.
Бородатый лидер партии либералов прибежал вне себя от ярости и начал орать:
— Кто это не желает набирать мою статью? Дайте-ка мне на него посмотреть! Ах, это ты! Что это значит? За что я тебе деньги плачу? Не твое дело критиковать написанное. Наборщик обязан набирать все, что ему дают!
Димитров подошел к нему:
— Господин Радославов, обязанности наборщика мне хорошо известны. До сих пор я набирал все, хотя не раз возмущался написанным. Но эту статью набирать не буду. Если можете найти наборщика, который одолеет ее, — пожалуйста. Только вряд ли найдете.
— Я тебя уволю! — взорвался главный редактор.
— Дело ваше, — ответил Димитров, засовывая руки в карманы.
Радославов, хлопнув дверью, скрылся в своем кабинете.
— Прошу тебя, Георгий, не упрямься! — жалобно заныл метранпаж. — Докончи статью, а спорить будем потом.
— Ни за что! — резко ответил молодой наборщик.
Тогда метранпаж передал рукопись другому рабочему, но тот запнулся на первом же предложении. Метранпаж вырвал у него рукопись и долго кряхтел над нею, но тоже не смог ничего разобрать и понуро поплелся к главному редактору.
Прошло часа три. Время близилось к обеду.
Вдруг дверь кабинета главного редактора распахнулась, и Радославов начал шарить глазами по цеху, разыскивая Георгия. Молодой наборщик, стоя перед кассой, раскладывал по местам литеры рассыпанного набора.
— Эй, ты, упрямец! — крикнул Радославов. — Зайди-ка ко мне в кабинет!
В кабинете редактор сказал ему примирительным тоном:
— Что же, в сущности, тебе не нравится в моей статье, черт побери? Со мной такое впервые случается…
Георгий ответил с достоинством:
— Мы не сброд, не грабители и не бандиты! Все эти ругательства сказаны по нашему адресу незаслуженно. Мы — рабочие!
— Да, — наставительно поднял указательный палец Радославов, — допустим, ты действительно честный парень, но можешь ли поручиться за то, что другие такие же порядочные, как ты? Нет, другие совсем не такие…
— Все рабочие — честные люди, особенно те, которые были вчера на демонстрации. И ни один сознательный наборщик не согласится набирать такой текст.
— Ладно, — вздохнул шеф, — кое-что вычеркнем. — И, взяв ручку, вымарал несколько строк. — А теперь ступай, набирай поскорей!
Георгий взял рукопись и улыбнулся.
— Ну как, уступил? — спросил его Стоян.
— Еще бы не уступить… Все уступают, когда поймут, что им некуда деваться, — ответил Георгий.
*
Прошло семнадцать лет. Молодой наборщик возмужал, стал руководителем рабочего движения. Жизнь Георгия Димитрова протекала среди народных волнений и бурных забастовок. Трудовой люд юго-восточной части страны избрал его своим представителем в Народное собрание. За это время борода лидера либералов выросла до пояса. Он стал премьер-министром, правой рукой Кобурга, по вине которого народ пережил вторую национальную катастрофу, оставив на полях сражений Фракии и Македонии больше ста тысяч своих сынов. Чтобы заставить замолчать вождей партии тесняков, которые гневно протестовали против гибельной войны и отказывались голосовать за военные кредиты, Радославов ввел еще более строгую цензуру печати. «Рабочая газета» вся пестрела белыми квадратами.
