— Не плачьте, милые. Мы должны гордиться ими! Придет день, когда народ воздвигнет им памятники!
Переступив порог Лейпцигской тюрьмы, она обняла сына и сказала ему:
— Хоть я и родилась в селе, хоть мне уже за семьдесят, а все-таки я добилась своего. В Софии мы с матерью Танева пошли в немецкое консульство и попросили разрешить нам выехать в Германию. Когда мы выходили из консульства, полицейские схватили нас, старух, и потащили по улице. Наверно, хотели выслужиться перед немцами. А, может, боялись, что мы подожжем консульство своими прошениями. Посадили нас в тюрьму. Хорошо, что за нас заступилась вся София. «Оставьте в покое старух», — говорили люди. Только поэтому нас и освободили. А сейчас, как видишь, я здесь…
— Ах, мама, как я тебе благодарен за то, что ты приехала. Теперь мы всегда будем вместе. Никогда уже не расстанемся. Когда я выйду из тюрьмы…
Георгия Димитрова оправдали, но Геринг не разрешил выпустить его на свободу. На суде палач немецкого народа пообещал убить Димитрова, и теперь, опасаясь, как бы жертва не ускользнула из его рук, он приказал перевести его в тюрьму гестапо.
— Мы сидели в темном и сыром, напоминающем катакомбы, помещении с цементным полом. Это был подвал бывшей Прусской академии искусств, — рассказывал впоследствии герой Лейпцига одному французскому журналисту.
— А куда перевели Прусскую академию искусств? — спросил удивленный журналист.
— Академия, искусств приютилась в малюсеньком домике, а в ее здании устроили большую тюрьму.
22 декабря 1933 года, за день до объявления приговора, американский посол в Берлине Уильям Додд записал в своем дневнике:
«Некий журналист, информация которого, как я всегда убеждался, является надежной, но имя которого я не осмеливаюсь назвать даже в этом дневнике, явился ко мне этим утром и сообщил, что один весьма высокопоставленный немецкий чиновник — как мне кажется, шеф тайной государственной полиции Рудольф Дильс — сообщил ему, что утром Имперский суд, вот уже с сентября ведущий процесс о поджоге рейхстага, признает невиновными всех коммунистов, кроме ван дер Люббе. Однако Георгий Димитров, болгарский коммунист, изгнанный из своей страны, по приказу прусского премьер-министра Геринга должен быть умерщвлен до того, как ему удастся покинуть Германию».
Палач Геринг даже пригласил Георгия Димитрова быть его гостем в заповедных девственных лесах. Там, в темной чаще, среди болот Дарса, они вдвоем Димитров и Геринг — будут охотиться на оленей и кабанов. И там Димитров может стать жертвой «шальной» пули… Но пока коварный министр внутренних дел точил свои топор, в защиту Димитрова поднялся весь мир.
— Нет! — загремели гневные голоса миллионов рабочих всех континентов земного шара.
— Нет! — вторили им их верные союзники крестьяне.
— Нет! — прозвучал призыв самых светлых умов человечества.
Потоки телеграмм, писем протеста, петиций наводнили Германию.
В защиту Димитрова выступил и Советский Союз, он вырвал его из когтей смерти. 15 февраля 1934 года Советское правительство приняло Димитрова в советское гражданство и потребовало его немедленного освобождения.
Открылась тяжелая стальная дверь гестаповской тюрьмы, закрытая машина увезла Димитрова на аэродром. За три минуты до отлета самолета к аэродрому подъехал роскошный лимузин вишневого цвета. Из него выскочил молодой человек и быстро направился к Димитрову, который уже стоял у самолета с дорожной сумкой в руках.
— По поручению посольства Союза Советских Социалистических Республик позвольте вручить вам паспорт! — сказал он на русском языке и подал пассажиру маленькую новую книжку в кожаном красном переплете.
Димитров взял в руки паспорт и почувствовал, как у него подступил к горлу ком. Посланец посольства продолжал:
— Посол просит вас воспользоваться самолетом, который он предоставит вам. Этот самолет доставит вас в Кенигсберг.
Немецкие полицейские переглянулись и закусили губы.
На взлетную полосу вырулила прекрасная стальная птица с красными пятиконечными звездами на крыльях. Димитров поднялся по трапу и, прежде чем войти в самолет, оглянулся назад, поднял правую руку и снял шляпу. Безмолвно простился он с братьями из Советского посольства, с Тельманом, с немецкими рабочими, которые стали ему столь близкими.
