— Ты любишь дождь, Жоан?
— Зависит от настроения. Подожди минутку, я пойду опущу монету. Что ты предпочитаешь — итальянскую песню или джаз? Я еще не знаю твоих вкусов.
— Выбери сам.
Ответила, как ребенку. Впрочем, иногда она и в самом деле смотрела на него как на сильного, грубого мужчину, в котором тем не менее много детского.
Жоан опустил монету, нажал кнопку и, понурившись ждал, когда автомат поставит нужную пластинку. Кажется, и в самом деле пора кончать эту историю. Но сначала эти ноги должны принадлежать ему. Хотя бы на час.
— Даже свет казался мокрым. Реклама напоминала огненный дождь. А река была совсем черной! Среди всей этой красоты я почувствовала себя вдруг такой ничтожной. Насекомым, которое можно раздавить ногой, не мучаясь угрызениями совести. Порой бывает необходимо это почувствовать. Ты меня не слушаешь, Жоан?
— Я думаю о том, что завтра, может быть, удастся раздобыть машину. — Он умолк. Что удерживало его от решительных слов? Что мешало ему идти до конца?
— Хорошо бы.
За соседним столиком уселась какая-то парочка. Она, белокурая, стройная, с размашистыми движениями, жадно затягивалась сигаретой и пускала дым, который выходил из ее ноздрей, точно пар у лошади морозным вечером. Он с недовольным видом откинулся на спинку стула. Оба были чем-то смущены или раздражены, как знать. А может, просто подавлены атмосферой тревожного ожидания неизбежной развязки. Они пили кофе, не замечая его вкуса.
— Знаешь Педро из дискотеки? — спросила блондинка и, не дожидаясь ответа, поспешно добавила: — Он пригласил меня на свидание в парк. И я пошла. — Слова падали, будто куски дерева, отпиленные в спешке, дрожащей рукой.
Спутник ничего не ответил, раскрыл книгу и тут же ее захлопнул. Блондинка закурила вторую сигарету и достала монетку. Брови у нее были коротенькие, точно обрезанные посредине, там, где им полагалось изгибаться дугой.
На озере две утки сцепились клювами, прижались друг к другу, плавали кругами и все время клевались не то любовно, не то враждебно. Но ссорились они или ласкались, было что-то чувственное в этой игре.
— Если я достану машину…
Ноздри Жоана затрепетали, как у блондинки.
— Ну что ж, приезжай за мной сюда. Буду тебя ждать.
— Дело не в этом.
Она протянула руки, и он, немного встревоженный, взял их в свои.
— Я тебе не сказала одной вещи, Жоан.
— Ну так скажи, — торопливо проговорил он.
— Знаешь, Жоан, ты первый, кто обратил на меня внимание. Я тебе так благодарна за это! Другие считали, что я ни на что не гожусь. Отец, мать, сверстники. Поэтому я всегда избегала людей. Мать иногда говорила мне: «Вы ничтожество». А я не хотела быть ничтожеством. Я хотела многого достичь. И потом, зачем она называет меня на «вы»? Отец, тот вообще со мной не разговаривает, презирая меня, возмущаясь, что у него такая дочь. А я боюсь молчаливых людей. Он входит в гостиную и садится. Чтобы он хоть что-нибудь сказал, я подхожу и спрашиваю: «Что вам подать, папа?» Он любит чай с гренками, и я пытаюсь угодить: «Может, налить чашку чая, папа?» Он кивает в ответ и все так же молча пьет чай и жует гренки. Теперь, когда ты признался, что я тебе нравлюсь, Жоан, мне уже ничего не страшно.
Она подняла к нему мучительно напряженное лицо, желая услышать подтверждение. Жоан беспомощно огляделся.
— У тебя премиленькая фигурка, и вообще ты очень симпатичная. Я тебе уже говорил.
— Да. Но мне хотелось бы, чтобы ты иногда повторял это. Повторял всю жизнь.
Она вдруг рассмеялась, как девочка, которой показали куклу. Звонко, заразительно, весело. И так же внезапно помрачнела. На лице ее вновь появилось выражение недоверчивости, как в первые дни их знакомства. Будто затравленный зверек готовился к прыжку. И глаза опять пытливо впились в Жоана.
Ему показалось, что он попал в мышеловку.
— Значит, я тебя заинтересовала?
— Ясное дело. Иначе бы меня здесь не было. Неужели я стал бы терять зря время?
— Терять зря время… — Зверек притаился в своей норе, обдумывая эти слова. Лицо ее опять помрачнело, предвещая недоброе молчание. Она зябко повела плечами, словно замерзла и ждала, что он накинет ей на плечи пиджак. «Другие всегда считали, что я ни на что не гожусь. Отец, мать, сверстники… Насекомое, которое можно раздавить ногой, не мучаясь угрызениями совести…»
