"Склероз, - подумал он, - обычный старческий склероз. Плюс нежелание признать свою болезнь обыкновенной, такой, как у всех. Моя болезнь должна быть исключительной".
С такими случаями ему тоже приходилось иметь дело не раз. Как ни странно, но человек способен гордиться даже тяжелой болезнью, если она редчайшая, если она принадлежит только ему.
- Мне кажется, вы меня не поняли, - с грустью сказал Гардинг. - Понимаете, со мной и раньше бывало, что я вдруг что-то забывал, не мог сразу уловить какую-то идею, но теперь это совсем другое. Это состояние... Нет, я не знаю, как это объяснить словами...
"Ничего удивительного, что процесс постепенного умирания мозга всегда особенно мучителен и невыносим именно для больших ученых..." - подумал доктор, а вслух сказал:
- Еще один вопрос, профессор. У вас были за последнее время какие-нибудь неприятности, сильные переживания?
Гардинг пожал плечами.
- Может быть, столкновения с кем-нибудь из коллег? С руководством?
- Ну у кого же их не бывает - столкновений и споров! сказал Гардинг. - Так что даже не знаю, что вам и сказать... Разве что...
Доктор ждал.
- Разве что... Недавно мы крупно поспорили с профессором Хаксли. Дело в том, что наши взгляды на одну проблему разошлись уж очень резко. Я опасался, не будут ли некоторые наши работы использованы во вред людям. Тогда я погорячился... Впрочем, в науке все естественно, вы же знаете, доктор...
- И с профессором Хаксли у вас остались по-прежнему хорошие отношения? - быстро спросил Тэрнер. - Вы не испытываете к нему вражды?
- Ну что вы! - сказал Гардинг. - Нормальные деловые отношения.
- Я рад, что вы так здраво смотрите на вещи, - сказал доктор. - Это лишний раз доказывает, что ваше недомогание не так уж страшно. Покой, полная изоляция, режим, прогулки, кое-что из химиотерапии - теперь в этой области, вы, конечно, слышали, достигнуты чудеса, - и уверен, вы сможете вернуться к своей работе...
Он замолчал. Выражение глаз Гардинга насторожило его: так смотрят дети, когда понимают, что взрослые их обманывают.
Прошла неделя, другая, прошел месяц, а больному, вопреки заверениям доктора Тэрнера, не становилось лучше.
Гардинга поместили в отдельную комнату, которая скорее напоминала номер в отличном отеле, чем палату в психиатрической клинике. Правда, дверь этой палаты постоянно была заперта снаружи, но профессор, казалось, и не замечал этого.
Он то бродил по комнате, то вдруг торопливо присаживался к столу и пытался что-то записывать на листках, вырванных из блокнота. Торопясь, он наносил на бумагу значки и цифры, иногда сбивчивым, судорожным почерком записывал одно-два слова, зачеркивал их, отбрасывал ручку и с мучительным недоумением вглядывался в только что сделанные записи.
Вставал и снова начинал ходить по комнате. Потом снова кидался к столу. И так - весь день.
Иногда он просыпался среди ночи и, включив свет, тянулся к блокноту. И опять все повторялось.
С каждым днем лицо его становилось все изможденнее, и измученное выражение, казалось, теперь уже навсегда застыло в его глазах.
Напрасно доктор Тэрнер уверял, что все идет как нельзя лучше, - он и сам видел, что это ложь. Он еще пытался убедить себя, что это кризис, что вот минет кульминационная точка и больной пойдет на поправку; но время шло, а состояние Гардинга все ухудшалось...
Научный центр, которым руководил профессор Хаксли, был так огромен, что, вздумай профессор ежедневно совершать обход всех лабораторий, отделов и секторов, у него уже не оставалось бы времени ни на что другое. Поэтому он обычно выбирал какой-нибудь один отдел или сектор и некоторое время занимался только им.
Последние дни профессор Хаксли чаще всего бывал в четвертом корпусе. Над крышей этого корпуса тянулись вверх сложные антенные системы, а в самом здании размещалась электронная аппаратура под кодовым названием "Наездник". Это название придумал ее создатель, профессор Кронфельд, еще в то время, когда она существовала лишь в его воображении, но с тех пор оно так и закрепилось за ней.
Профессор Хаксли подолгу внимательно наблюдал за бесшумной работой операторов в белых халатах, за вспыхивающими и гаснущими сигнальными лампочками, за вздрагивающими стрелками приборов, за бесконечной лентой, выползающей из электронной машины...
