Все три баталии закончили перестроение почти одновременно, буквально за пару мгновений до того, как имперские жандармы на полном скаку влетели в ощетинившуюся стальными остриями пехоту. Мелкая вибрация земли, дрожащей от ударов тысяч копыт. Стремительно накатывающий вал всадников в тяжелых латах. Клочья пены, падающие с конских морд. Злое мельтешение флажков на копьях. Грохот чудовищного столкновения, скрежет стали, треск ломающегося дерева, крики людей и безумное ржание умирающих лошадей.
Стоявший в первом ряду прямо передо мной солдат, не издав ни единого звука, заваливается наземь. Из затылка, ближе к основанию шеи, торчит окровавленный наконечник угодившего в лицо копья. Поразивший его всадник, соскользнув со спины пронзенного сразу несколькими пиками скакуна, ловко протискивается между многочисленными древками, на ходу выхватывая тяжелый палаш… И падает на колени, получив сокрушительный удар алебардой по голове. С моего места отлично видно, как массивное лезвие прорубает шлем, выбивая небольшой фонтанчик чёрной крови. Через смятый край забрала просматривается выбитый глаз, болтающийся на красных нитках нервов, и осколки черепа, выглядывающие из жуткой раны с рваными краями. А чуть правее другой жандарм просто перелетает через шею споткнувшегося перед самым столкновением коня, да так и зависает между небом и землёй, нанизанный на копья задних шеренг…
И всё это месиво из плоти и железа хрипит, гремит, орёт и беснуется, словно орда пьяных орков, которых не пустили в кабак. Прошло, наверное, минут 5 или 10, прежде чем я достаточно освоился в этом средоточии первородного хаоса и начал различать за отдельными сочными деталями общие тенденции и закономерности. А разобравшись, заметно приободрился. Ибо выяснилось, что, вопреки моему изначальному пессимизму, ле Кройф вновь оказался прав.
"Мертвецы", несмотря на серьезные потери, сдержали отчаянный натиск жандармов и теперь уверенно перемалывали утратившую разгон конницу. Три эскадрона, атаковавшие наши баталии в лоб, почти поголовно полегли под ударами пик и алебард. Покатый склон, помогавший кавалеристам набрать скорость во время атаки, сыграл с ними злую шутку, фактически выписав билет в один конец без права на пересадку. Нормально развернуться в плотном строю несясь под горку на всем скаку было уже невозможно, так что жандармам, однажды набрав ход, оставалось либо опрокинуть вставших на пути наемников, либо самим остаться на их копьях. Опрокинуть нас они так и не смогли…
Еще два эскадрона вклинились в промежутки между массивными каре танарисцев, пытаясь взять нас во фланг. Эти протянули чуть дольше и теперь бесславно погибали в камышах на топком берегу Зеленушки. Трубач в центре баталии продудел очередной сигнал, и похожие на гигантских дикобразов формации "серой пехоты" начали смыкаться, добивая завязших в грязи всадников, еще недавно бывших красой и гордостью империи. Попавших в ловушку кавалеристов методично оттесняли к реке и безжалостно приканчивали.
Спустя десяток минут заляпанные грязью и кровью наемники остаются на поле боя в гордом одиночестве. Немногие уцелевшие жандармы, нахлестывая хрипящих коней, тяжелой рысью сматываются обратно за холм, с которого так лихо спускались каких-то четверть часа назад.
Я молча оглядываюсь по сторонам. Изрытая, словно перепаханная плугом, земля, искореженные, порубленные доспехи, расщепленные пики и тела, тела, тела… Люди и лошади, имперцы и наемники. Проткнутые копьями, иссеченные клинками, пробитые арбалетными болтами, раздавленные массивными тушами откормленных дестриеров, размозжённые ударами тяжеленых копыт, изломанные, выпотрошенные, обезображенные. Местами трупы образуют настоящие завалы, лёжа друг на друге в несколько слоёв. Кое-где в глубине таких нагромождений пытаются шевелиться раненные, оглашая окрестности стонами и призывами о помощи. Умирающие лошади вносят в этот жутковатый хор свою лепту, пока их не избавит от мучений удар милосердия какого-нибудь доброхота.
По идее, от такой картины кровь должна стыть в жилах, но меня просто распирает от радости. Ведь буквально двадцать минут назад, глядя на катящуюся с холма бронированную лавину, я торжественно прощался с жизнью. Теперь же враг бежит, наши побеждают, а я всё еще жив и даже вполне здоров. Единственное неудобство заключается в липнущих к коже штанах да в хлюпающих башмаках, которые никак не просохнут после переправы. Многим повезло куда меньше, вон Бенте хромает, тяжело опираясь на обломок пики и страдальчески морщась при каждом шаге — не поймешь, то ли подвернул ногу в толчее, то ли ранили опять. Первой роте вообще досталось крепко.
