— Невероятно. Все всё знают — и все равно попадаются.
— Да, ловушка весьма хитроумная и искусная.
Я невольно бросил взгляд на остановку. Из подъехавшего трамвая выходили люди, но никого подозрительного поблизости не было. Комиссару нетрудно было угадать, о чем я думаю.
— Он не появится — он знает, что мы здесь.
— А почему не установить пост? Здесь же может дежурить переодетый полицейский.
— Это невозможно. У наших людей и так по горло работы. Кроме того, они тоже не могут устоять перед фотографией полковника — мы ведь пробовали, и уже пять человек утонули. Ох, если б мы знали, где его искать!
Я распрощался с архитектором-комиссаром, поблагодарив его за то, что он сопровождал меня и рассказал об этих ужасных преступлениях. Жаль только, что эта информация не попадет на страницы газет: я не имею никакого отношения к журналистике и никогда не выдавал себя за репортера.
То, что я услышал, наполнило меня глубокой, безысходной тоской и отчаянием.
Дома, в мрачной и темной (днем отключают электричество) гостиной с нависающими потолками, где царит вечная осень, меня ждал Эдуар. Худой, изможденный, весь в черном, с мертвенно-бледным несчастным лицом и лихорадочно блестящими глазами, он сидел возле окна. Как видно, лихорадка все еще мучила его. Заметив, что я не в себе, он спросил о причине. Я начал рассказывать, но Эдуар прервал меня: весь город об этом знает, сказал он слабым, дрожащим голосом. Как могло случиться, что я об этом ничего не слышал? — удивился он. Давно известны все подробности, а люди даже, можно сказать, свыклись с этими реалиями, хотя, естественно, и возмущаются.
Я, в свою очередь, был удивлен тем, что мой рассказ не произвел на него должного впечатления. Впрочем, я, скорее всего, несправедлив к Эдуару: ведь его снедает болезнь, туберкулез. Да и разве можно разобраться в чужой душе?
— Давайте немного пройдемся, — предложил Эдуар. — Я уже целый час жду вас, а здесь так холодно. На улице, должно быть, теплее.
Я чувствовал себя опустошенным, разбитым и охотнее всего отправился бы в кровать, но все же согласился прогуляться с ним.
Он поднялся, надел черную фетровую шляпу, серый плащ, взял в руки свой тяжелый портфель и тут же его выронил. Из портфеля выпали фотографии — фотографии полковника — с усами, приятным, располагающим лицом, в парадной форме. Когда мы водрузили портфель на стол, оказалось, что в нем еще множество таких снимков.
— Ведь это именно те злополучные фотографии! — воскликнул я. — Откуда они у вас? И почему вы мне об этом ничего не сказали?
— Я очень редко открываю свой портфель, — пробормотал он.
— Но вы же всегда его с собой носите!
— Однако это не значит, что я должен все время в нем рыться.
— Так давайте сейчас посмотрим, что еще там лежит.
Он засунул в портфель свою болезненно-белую руку с искривленными суставами — и вытащил множество вещей: искусственные цветы, неприличные картинки, конфеты, детские часы и копилки, пеналы, булавки, какие-то коробочки и сигареты. Весь стол оказался завален. И как только все это умещалось в портфеле?
— Мои здесь только сигареты, — сказал Эдуар.
— Но это же вещи убийцы! — вскричал я. — У вас в портфеле!
— Я ничего об этом не знал.
— Выкладывайте все! — потребовал я.
Он стал извлекать из портфеля визитные карточки преступника, его удостоверение с фотографией, записи с именами жертв, а также дневник — в нем были подробно описаны все его чудовищные злодеяния, изложено его кредо, взгляды и планы.
— Да это же неопровержимые улики! — я был очень возбужден. — Мы можем добиться его ареста!
— Я даже не подозревал, — пролепетал Эдуар.
— Вы могли спасти столько людей, — не сдержался я.
— Я потрясен, но я уже говорил, что редко заглядываю в свой портфель и никогда не знаю, что в нем.
— Но ведь все эти вещи не могли сами туда попасть! Где вы их взяли — нашли, вам кто-то их дал?
Он до слез покраснел, и мне стало жаль его.
— Вспомнил! — воскликнул Эдуар через несколько секунд. — Преступник прислал мне свой дневник, свои признания с просьбой, чтобы я где-нибудь их опубликовал. Это было давным-давно, до всех этих убийств. Может быть, тогда он и не собирался их совершать, может; мысль о реализации этих чудовищных идей пришла ему в голову много позже. Я же не придал этому значения, приняв за бред сумасшедшего. Я очень сожалею, что не задумался, не сопоставил эти записи с последующими событиями, не увидел связи между намерениями и поступками.
