Поэт. Скажи, старуха, кто ты?
Старуха. Когда-то меня звали Комати.
Поэт. Как-как?
Старуха. Я была прекрасна, но все мужчины, называвшие меня прекрасной, умерли. И теперь я знаю: мужчина, который назовет меня прекрасной, обречен на смерть.
Поэт (смеется). Ну, мне это не грозит. К счастью, я познакомился с тобой слишком поздно.
Старуха. Да, тебе повезло... Такой несмышленыш, как ты, наверняка считает, что красавица, состарясь, становится уродливой каргой. Так? О, как ты ошибаешься, мальчик. Красавица остается красавицей всегда. Я теперь уродлива - но все равно я красавица, только уродливая красавица. Когда все называют тебя прекрасной и ты живешь с этим семьдесят, нет, восемьдесят лет, глупо и скучно начинать убеждать себя, что ты некрасива, что ты, оказывается, не красавица, а нечто иное.
Поэт (в сторону). Ну да, ну да. Представляю, какой тяжкий груз знать, что когда-то давно ты была красива. (Старухе.) Понятно. У мужчин то же самое: раз побывав на войне, они всю жизнь только об этом и говорят. Конечно, конечно, я верю, что ты была прекрасна...
Старуха (топнув ногой). Не была, не была! Я и сейчас прекрасна!
Поэт. Ладно, договорились. Расскажи-ка мне лучше про старые времена. Про свою юность - девяносто, нет, восемьдесят лет назад.
Старуха. Восемьдесят лет назад... Мне шел двадцатый год. Да, как раз тогда за мной ухаживал один генерал-майор из Генерального штаба...
Поэт. Ну вот, представь, что я этот самый генерал, как там его?
Старуха. Не болтай глупостей. Куда тебе до него... Я сказала ему: "Вы должны приходить ко мне сто вечеров подряд, и тогда я внемлю вашим мольбам". И был вечер - наше сотое свидание. Мы танцевали в самом модном салоне, он назывался "Олений крик". Потом, разгоряченные, вышли в сад и сели на скамейку...
Тихо возникает мелодия вальса, постепенно усиливаясь. Черный занавес сзади раздвигается, и виден силуэт салона "Олений крик", размытый, как на старинной фотографии.
Старуха. Смотри, а вон и тогдашняя "золотая молодежь". Превульгарнейшая публика!
Поэт (всматриваясь в правую часть сцены). Неужели? А с виду такая блестящая компания.
Старуха. С виду-то да. Ну же, давайте вальсировать, не будем от них отставать!
Поэт. С тобой? Вальсировать?
Старуха. Не забывай - ты ведь генерал.
Они кружатся в вальсе. К ним присоединяются еще три пары, одетые по моде эпохи Рокумэйкана. Музыка кончается. Все собираются вокруг Старухи.
Дама А. Госпожа Комати, сегодня вы еще очаровательней, чем всегда!
Дама В. Я лопну от зависти! Где вам сшили такое платье? (Трогает старухины лохмотья,)
Старуха. В Париже. Мерку с меня сняли здесь, а сшили там.
Дамы А и В. О, какой шик!
Дама С. Да, это единственный выход. Японские портные - такие дикари.
Кавалер А. Увы, носить можно только заграничные туалеты.
Кавалер В. Мужского платья это тоже касается. Вы видели, в каком фраке нынче премьер-министр? Лондонская работа! Настоящее джентльменство бывает в одной лишь Англии.
Дамы, окружив Поэта и Старуху, весело болтают и смеются. Кавалеры садятся на скамейку.
Кавалер С. Ах, Комати! Чертовски хороша! Кавалер А. В лунном свете она еще красивее.
Кавалер В. Лунный свет вообще дамам к лицу. А Комати в лучах луны просто небожительница.
Кавалер А. Гордячка. Вот и распускают про нее всякие сплетни.
Кавалер В. Верджин, сиречь "девица", - всегда источник "скэндал", то есть будоражащих воображение слухов.
Кавалер С. А генерал-то наш как втрескался. Поглядите на его лицо. Дня три, поди, куска в рот не брал.
Кавалер А. М-да, службу забросил, ударился в нежные чувства. На него уж в Генеральном штабе косятся, да и ничего удивительного.
Кавалер С. А возьмется кто-нибудь обломать эту Комати?
Кавалер В. Амбишн, в смысле "желание", у меня имеется.
Кавалер А. Ну, амбишн-то, положим, я разделяю.
Кавалер С. И я, и я! (Хохочет.) Уф! Как поем, ремень тянуть начинает. (Распускает ремень брюк пошире. А и В следуют его примеру.)
Появляются два официанта с серебряными подносами, на одном - коктейли, на другом - закуски. Дамы и кавалеры угощаются. Поэт не сводит глаз со Старухи. Дамы, набрав закусок, садятся на скамейку напротив той, где сидят кавалеры.
