– Вы очень хотите снова командовать кораблем?
– Да, очень, – тут же выпалил я.
– Тогда вы должны рассказать мне всю правду.
– Все, что я сказал, чистая правда.
– Верю. Но может быть, это лишь часть правды? – Он встал, подошел к окну, сцепил руки за спиной. – Что вы думаете о самом себе?
Пришлось встать и мне.
– Сэр, я обязан отвечать на этот вопрос? – спросил я, терзая свою фуражку.
– Вам тяжело об этом говорить? – Он обернулся и посмотрел мне в глаза.
– Не то слово. Мучительно. – Я с трудом, но заставил себя выдержать его взгляд.
– Вы не обязаны отвечать. Я прошу вас только об одном: или говорите правду, или вовсе не говорите. Я медленно осел на стул.
– Ладно. – Я собрался с духом и заговорил:
– Я считаю себя бестолковым. Я не сумел выполнить свой долг как следует. Из-за меня пострадало множество людей и моя душа. Я знаю, что начальство придерживается другого мнения, но мне-то правда известна.
– О каких страданиях вы говорите?
– О боли, смерти, проклятии.
Последовало долгое молчание. Наконец я понял, что доктор ждет от меня более вразумительного объяснения, и продолжил:
– Я причинил много зла людям. Некоторые погибли, потому что я не принял вовремя надлежащих мер. Всего этого можно было избежать. Кроме того, я сам себя обесчестил и погубил свою душу.
– Вы имеете в виду клятву?
– Конечно. – Я постарался заглушить в себе раздражение. Если доктор не понимает меня, то я должен объяснить так чтоб он понял. – Я застрелил женщину, хотя поклялся не причинять ей вреда. Я сознательно дал эту клятву, чтоб получить возможность проникнуть в помещение, где забаррикадировалась та женщина, и застрелить ее. Как видите, я заранее знал, что нарушу клятву.
– Разве цель не оправдывала средства?
– Разумеется, я пошел на это не забавы ради. Мне надо было спасти корабль и всех людей на его борту. Адмирал Брентли и прочее начальство Адмиралтейства полагают, что спасение «Дерзкого» оправдывает мое клятвопреступничество. Но я считаю иначе. – Разумеется, Господь Бог тоже меня не оправдал.
– Нашей официальной религией является Церковь Воссоединения, все мы служим Единому Истинному Богу, но у нас до сих пор нет единого понимания воли Господней, – осторожно возразил доктор.
– Давайте не будем заниматься софистикой, – вспылил я.
– Это не со…
– Это ересь! – крикнул я.
Он замолчал. Я опомнился и тоже умолк.
Наконец он холодно сказал:
– Я не собираюсь обсуждать с вами теологические вопросы, капитан Сифорт. У меня другие задачи.
Я мрачно молчал, кляня себя за вспыльчивость. Теперь доктор не даст мне разрешения на полеты.
Гнетущая тишина действовала мне на нервы. Наконец я не выдержал.
– Простите, сэр, – сказал я как можно спокойнее. – Понимаю, что моя несдержанность расценена вами как лишнее доказательство моей профессиональной непригодности.
– Я расценил это как повышенную религиозность. – Доктор Тендрес сел за стол. – Как вы думаете: отразятся ли ваши грехи на вашей работоспособности?
– Погублена моя душа, но не способности к службе, – равнодушно ответил я. К чему теперь волноваться? Все равно к полетам мне уже не вернуться.
– Вы способны быть счастливым?
– Был однажды. Очень недолго.
– Когда?
– На борту «Порции», когда у меня были жена и сын. А потом они умерли.
– А сейчас?
– Сейчас – нет. Возможно, когда-нибудь я смогу испытывать нечто вроде удовольствия или удовлетворения, но это маловероятно.
– Давайте разберемся до конца. Какое у вас чаще всего настроение?
Я закрыл глаза и начал подыскивать честный ответ. Внимательно прислушавшись к себе, я обнаружил удивительную вещь.
– Не скажу, что я счастлив, но… знаете, я ощущаю какое-то внутреннее спокойствие, – признался я. – Я давно смирился с расплатой, которая меня ждет в аду, поэтому бедствия этой жизни меня не страшат. Они ничто по сравнению с будущими муками. Кроме того, теперь у меня есть… как бы это сказать… подруга. Все это меня утешает.
– Вы имеете в виду мисс Уэллс?
– Да, сэр. – Конечно, я не собирался выкладывать доктору, как именно Анни меня утешает. Мы почти трое суток провели в постели. Спокойные нежные ласки то и дело сменялись приступами яростной страсти… Недолгие сидения за кухонным столом, поглощение омлета, потом снова ванна, постель, ее губы, руки, судорожные движения бедер… И так до полного изнеможения, когда я наполовину в шутку, наполовину всерьез умолял ее дать мне умереть спокойно. Но она лишь лукаво улыбалась, снова прижималась ко мне, и все повторялось…
