Я схватился за кафедру так, что костяшки пальцев побелели. В переднем ряду мой сын Ф. Т. смотрел вверх, переполняемый гордостью.
Я поднял голову.
– Благодарю вас за доверие, которое вы сочли возможным мне оказать. – Я осмотрел присутствующих в поисках человека, который мог бы меня понять. – Вы будете чествовать мою высочайшую нравственность… Между тем прошлой зимой я одобрил изменение в налоговом законодательстве, попав в число номинантов на премию Бона Уолтерса. Я знал, что награждение этой премией обязательно последует за подобным деянием. Это можно назвать только актом моральной нечистоплотности, и больше никак. После того, что здесь мною сказано, я не имею возражений против продолжения церемонии награждения.
Повсюду в зале зазвучали удивленные возгласы.
Филип в переднем ряду молча за мною наблюдал, а губы его разомкнулись, словно он хотел что-то возразить. Рука Джареда вытянулась вперед, как бы для защиты.
– Являюсь ли я после всего этого порочным человеком? Думаю, что нет, однако я дал волю политическим амбициям и соответственно рассадил здесь гостей банкета. Мистер Генеральный секретарь Кан, вам следовало бы сидеть на более почетном месте – и вы бы там сидели, не вмешайся я. Мистер Родштейн, хотя вы и директор фонда Бона Уолтерса, я дал вам место в отдалении от президиума за ваше выступление против Закона о тарифах на пшеницу. Я прошу прощения у вас обоих за эти нечестные действия.
– Господин Генеральный секретарь! Не надо! – донесся до подиума крик Джеренса Бранстэда.
– Давно ходили слухи, что премия Бона Уолтерса присуждается по политическим мотивам. Так оно и есть. И мне нет прощения за участие в этом дешевом балагане.
Возгласы в зале стихли, и наступила мертвая тишина.
Я проглотил комок, застрявший у меня в горле.
– Так как я нахожусь здесь рядом с моим старым товарищем по полетам, в присутствии моего сына, которым внутренне горжусь, и еще одного хорошего парня, который когда-то был моим кадетом, мне вспомнилось, кем когда-то, несколько десятилетий назад, я хотел стать. Теперь уже поздно пытаться стать таким человеком. Но я могу сделать очень важную для меня попытку искупить свою вину. Итак, как вы видите, если у меня есть какие-то претензии на моральное достоинство, я не могу принять награду, которую присуждают наиболее высоконравственному человеку. Я недостоин чести, которую вы мне сегодня оказали.
Я невозмутимо смотрел прямо в голографокамеры.
– Благодарю вас за намерение наградить меня. Благослови вас Господь.
Опираясь на трость, я заковылял через молчащий зал.
Мы сидели в моем номере-люкс «Хилтона». За широкими иллюминаторами виднелся корабль ВКС «Галактика», а за ним – огромная сфера Земли.
Джеренс Бранстэд замер на диване, обхватив голову руками.
Арлина пристроилась на подлокотнике моего кресла.
– О, Ники, ты когда-нибудь изменишься?
– Не похоже, – хмыкнул я. Поздновато уже меняться.
– Стыд какой. Если отбросить твою пуританскую мораль, ты просто маленький хулиганишка.
Возмущенный, я задумался. Хотя к ее критике я обычно относился с уважением, Арлина редко наседала на меня прилюдно. Правда, Бранстэд и Алекс были для нас почти членами семьи, но все же…
Алекс прочистил нос.
– Господи, не на поминках же мы! – поспешно сказал я.
– Может быть, и на поминках, – заметил Бранстэд. – На политических. – Его пронизывающие серые глаза остановились на мне.
Я махнул рукой:
– Ерунда все это.
Патриархи все равно через несколько дней мною займутся. Впрочем, Джеренс с Арлиной об этом не знали, а мне не хотелось их беспокоить. Я никоим образом не мог критиковать старейшину, не затрагивая самой Церкви, а этого мне делать никак не хотелось. Так я бы вступил в конфликт с самим Господом.
– Такой был приятный момент, сэр, – сказал Алекс. – Зачем вы все разрушили?
– Тебя это не касается. – Я сначала огрызнулся, а уж потом подумал. – Извини, ты этого не заслужил.
Я устало откинулся назад в кресле, поудобнее устроив голову. Жаль, с нами не было Филипа, но он сказал Арлине, что хочет побыть один, и куда-то ушел.
– Я становлюсь старым брюзгой, – медленно проговорил я. – Наверное, вы замечаете. Надо вам меня придерживать.
