Однажды мне стало известно, что Касавополус и Эдди Босс крупно поссорились. В причины потасовки я не стал вникать, но не мог не заметить украшенную синяками физиономию Эдди и его возросшее уважение к офицерам. Касавополус, что и говорить, не был таким здоровяком, как Эдди, но за годы службы научился многим хитроумным приемам, которые ему часто приходилось пускать в ход, – в машинное отделение обычно набирали рослых крепких парней. Конечно, схватка между офицером и старшиной – явное нарушение дисциплины. Но у меня не было ни желания, ни времени читать Тележнику нравоучения по этому поводу. И я сделал вид, что ничего не заметил.
В своей каюте я бывал только ночью, хотя ничего так не жаждал, как уединения. На мостике все мое внимание поглощали координаты и вектор скорости корабля, корректировка курса. В свободное же от дежурств время я метался по кораблю, наводя порядок.
Чтобы люди не дремали на рабочих местах, приходилось то и дело неожиданно являться с инспекциями. То в отделение регенерации, то в гидропонику. Так я держал в напряжении весь экипаж, строго следя за порядком. Не знаю, сколько я прошел километров, рыская по трюму в поисках грузов, не включенных в инвентарный список.
Однажды я вернулся к себе поздно вечером. В дверь тут же постучали. Каково же было мое изумление, когда, открыв, я увидел Филипа Таера.
– Разрешите с вами поговорить, сэр?
– Это срочно? – Я напустил на себя суровый вид.
– Нет, сэр.
– Тогда отложим до утра. – Я захлопнул перед ним дверь.
Что за странный визит, подумал я, когда раздражение прошло. Ведь являться в командирскую каюту без особой надобности запрещено. И Филип это знает. Правда, однажды я сказал ему, что он может приходить в любое время, но это было еще до нашей размолвки. В чем же дело? Я выключил свет, но сон не шел.
Промучившись часа два, я зажег свет, взял микрофон и связался с Таером.
– Мистер Таер, в командирскую каюту, – коротко приказал я, оделся и стал ждать. Как всегда, он явился быстро.
– Слушаю вас, – холодно сказал я.
– Простите, сэр, напрасно я побеспокоил вас ночью, – смущенно произнес Филип.
– Что сделано – то сделано. Теперь выкладывайте. Ему явно было не по себе, он избегал моего взгляда.
– Я… я хотел извиниться. Мне не стоило себя так вести в той истории с мятежниками.
– Вы считаете, что поступили неправильно?
– Я… Да, сэр. Простите меня, пожалуйста!
– Зачем вам это прощение? – Мне хотелось его помучить.
– Сэр, я… – В его глазах блеснули слезы. – Черт возьми! – Он отвернулся и в смущении сунул руки в карманы.
Мысль о мести мгновенно исчезла, и я заговорил без видимого высокомерия.
– Зачем, Филип? – Я нарочно назвал его по имени.
– Мне не хотелось бы потерять ваше уважение, – прошептал он. – У меня совсем нет друзей, никого, кроме Грегора… Так тяжело думать, что вы снова меня возненавидели.
Только сейчас я понял, как тяжело он переживает мою враждебность. И мысленно обругал себя. Боже мой, зачем я заставил его страдать?
– Ты ошибаешься, Филип. У меня нет ненависти к тебе. И никогда не было.
– В самом деле? – произнес он с некоторым облегчением. – А мне казалось, есть. И я сам в этом виноват. Простите меня… – Голос его дрогнул. – Впредь ничего подобного не будет.
– О чем ты?
– Тогда на «Гибернии» меня обвинили в излишней жестокости к гардемаринам. Я до сих пор не могу понять, чего от меня хотели, но раз все так считали, значит, я и в самом деле был жесток. Вот и сейчас. Я не понимаю, чем заслужил вашу ненависть, но верю, что она вполне справедлива.
– Зачем же в таком случае ты просишь прощения, Филип?
– Я ведь уже сказал!
– Говори правду! Ты действительно чувствуешь за собой вину?
– Не пытайте меня! – сквозь слезы произнес Филип. – Вам мало того, что я попросил прощения?
– Я хочу знать правду.
– Правду… Я много думал, но так и не понял, в чем моя вина! Боже мой, зачем я пришел? Разрешите уйти! Наконец-то до меня дошло.
– Ты правильно сделал, что пришел! – стукнул я кулаком по столу.
– От этого только хуже…
– Нет. – Я устало опустился в кресло и заговорил уже тише: – Не мудрено, что ты не чувствуешь за собой вины. Ее просто нет. Ты поступил правильно. И весь этот месяц меня терзали угрызения совести. Виной всему мой скверный характер.
