Честно говоря, я был не в себе. Последний раз я ел в полдень прошедшего дня. А в то утро я съехал с квартиры, которую снимал, не дожидаясь завтрака, потому что знал, что не смогу за него заплатить миссис Грин, моей квартирной хозяйке. Накануне вечером я расплатился с ней за неделю проживания, улыбнулся в ее добродушную круглую физиономию — у нее лицо напоминало большой умывальный таз, — а после, в суровой тишине каморки произведя ревизию оставшихся ресурсов, обнаружил, что у меня всего полкроны — ровно полкроны, и ни пенса больше.
Должен вам сказать, что весь последний месяц до этого я рыскал, обшаривая все лондонские закоулки, в поисках хоть какой-нибудь работы. Я прекрасно знаю, что в таких случаях обычно говорят люди состоятельные, сумевшие неплохо устроиться в жизни, — мол, если кто-то очень хочет найти работу, то обязательно ее найдет. Нет, это было не так легко лет пять тому назад, а теперь и подавно. Каких только унижений я не испытал в тот период. Я даже обращался кое к кому из моих старых друзей (ненавидя себя за это, да и их тоже) и не знаю, что тогда для меня было невыносимее — наблюдать, в какой стыд я повергал их своими просьбами, или стыд, который я сам испытывал, понимая, как им стыдно за меня в роли просителя.
Я твердо решил, что ни за что не буду брать деньги взаймы и не стану принимать денежное вспомоществование, разве что в обмен на определенные усилия с моей стороны. Но беда в том, что мой труд никому не был нужен.
Я готов был заниматься чем угодно, да-да, буквально чем угодно — мыть лестницы, драить полы, ваксить обувь, но охотников выполнять эти работы и без меня хватало, их были толпы. В ту пору я был не единственным, кто задавался вопросом: как так получилось, что война, которая унесла миллионы человеческих жизней, не убавила, а, наоборот, будто прибавила народонаселения на земле, — людишек вроде бы стало больше, чем до войны?
Но окончательно меня доконала гнусная, лоснящаяся от жира, самодовольная рожа мистера Билджуотера, основателя и главы сети знаменитых магазинов его имени на Манекен-стрит. А чего стоил его снисходительно-покровительственный тон, за которым скрывалось полное безразличие. Он объявил во всеуслышание, что жаждет помочь демобилизованным офицерам, оставшимся без работы, вот я и пошел к нему на прием. Как сейчас вижу его: лопается от жира, обрюзгший, седой, восседает в своем кресле, раздувшись от важности, — ни дать ни взять огромный паук. И вот сидит этакий паук посредине своей хитрой золотоносной паутины, плетет золотые нити, смотрит на меня поверх сияющего, отполированного до блеска письменного стола и задает мне, представьте, такой вопрос: как, мол, я, в моем возрасте, смею являться к нему, отрывать его от дел, да еще имею наглость просить, чтобы взяли на работу?! А я ведь только деликатно намекнул… Ну хватит об этом. Сколько времени прошло, а у меня до сих пор руки так и чешутся, как вспомню тот случай. Остается только уповать на то, что святой апостол Петр, душа добрая и справедливая, отнюдь не сноб, как придет час встречать Билджуотера на пороге Царства Божия, устроит ему хорошую взбучку. Очень на это надеюсь.
Тот незначительный инцидент излечил меня. Я перестал унижаться.
Я поклялся, что больше никого никогда и ни о чем не попрошу. Самоубийство, ограбление или, на худой конец, убийство моему пустому желудку и воспаленной, больной голове теперь не представлялись такой уж немыслимой альтернативой. Весь день я был на ногах, а никакой усталости не чувствовал. Меня словно поддерживал какой-то внутренний огонь, бушевавшее во мне пламя, которое раздували и окрашивали в яркие цвета терзавший меня голод и чувство несправедливости. Я даже ощущал некоторый странный подъем — ведь как раз в тот отчаянный момент своей биографии я, как никогда до этого, остро осознавал, что постигаю жизнь в самой ее потаенной сущности. Да, и еще признаюсь: душевный огонь, бушевавший во мне, подпитывало мое раненое самолюбие.
Имущества у меня совершенно никакого не было, за исключением каких-то убогих пожитков, завалявшихся в комоде на квартире у миссис Грин, одежды, что была на мне, и локхартского издания «Дон-Кихота». Четыре томика остались у миссис Грин, а один, то есть первый, был со мной. Как я оказался обладателем этого издания — сам не знаю. Просто за четыре дня до описываемых событий мной овладело неожиданное безумие. Я еще раньше заприметил эти томики в лавке у букиниста, и цена мне показалась вполне сносной; а тут я взял вошел в лавку и, не долго думая, все их купил, сразу облегчив карман на двадцать один шиллинг из имевшихся двадцати пяти. Возможно, в моей жизни это был самый неблагоразумный поступок, не знаю.
