— Конечно, — сказал я, на этот раз с полной ответственностью. У меня уже возник сюжет.
— Я был уверен, что вы согласитесь, — сказал он добрым голосом. Сейчас вы получите командировку и билет в спальном жестком вагоне до Перми, мы брали с запасом, выборы начнутся гораздо раньше.
— А кого там выбирают? — машинально спросил я.
Он наклонил голову с довольным видом, словно только сейчас поверил, что я отношусь к заданию всерьез. А я подумал, что для моего сюжета не так уж важно, за кого проголосуют поездные пассажиры, важно, что они голосуют за дело Сталина.
Тут мне принесли командировочное предписание и билет, вернее, кучу всевозможных бумажек, составляющих в своей совокупности проездной билет: посадочную, купейную, скоростную, плацкартную, постельную. Среди них я обнаружил милый старый картонный прямоугольничек с дыркой посередке, оказавшийся самым незнатным в этом ворохе — перонным билетом. Мне впервые стало немного не по себе: бумажонки были слишком вещественны для нашего бредового разговора. И тут у меня мелькнуло: а вдруг он думает, что я действительно пущусь в этот фантастический вояж? Я поглядел на старого, сутулого, усталого человека с синими подглазными мешками, смертно отягчающими лицо, и прогнал шальную мысль. Он был слишком старым, опытным газетчиком и не опускался до заговорщицких подмигиваний, весь этот бредан разыгран с полной серьезностью и печальным достоинством. Я тоже буду на высоте: никакого цинизма, никаких «мы-то с вами знаем»…
— Когда отходит поезд? — озабоченно спросил я.
— В три с чем-то, на билете указано.
— Пойду собираться.
— Сперва получите командировочные. И возьмите с собой еду, в вагоне-ресторане все очень дорого.
Я пожал костлявую теплую руку и вышел.
Леля жила возле «Литературки», и по дороге домой я заглянул к ней. В порыве шутливости я сказал, что уезжаю, и показал свои бумажки. Леля притуманилась, она не любила моих отъездов.
— Значит, моя завтрашняя вахта отменяется? — сказала она разочарованно.
— Господь с вами!.. Завтра решающий день. Я никуда не еду, новелла уже есть.
Леля радостно рассмеялась.
— Расскажите!..
Все проще простого. Из Москвы на Урал или в Сибирь возвращаются два инженера. Они в смертельной ссоре, поскольку одному из них удалось вырвать в Главке дефицитные материалы в ущерб другому. Ну, конечно, их ссору надо показать на каких-то смешных подробностях поездной жизни, что-нибудь связанное с уборной, это я додумаю. Но вот начинаются выборы.
Выбритые, при крахмальных воротничках и галстуках, празднично взволнованные, инженеры поочередно заходят в купе, отведенное для голосования, и отдают свои голоса одному и тому же кандидату. Это уже сближает. И до чего же мелка их ссора перед тем, что, опуская в урну бюллетени, оба несут Сталина в сердце! В конце — на какой-то одной детали их трогательное примирение.
— Ну и парень! — восхитилась Леля. — Это — во будет рассказ! — она оттопырила исколотый иголкой большой палец.
Меня обрадовала похвала, я равно верил и Лелиному практицизму, и Лелиному литературному вкусу.
— Хотите, я съезжу с вами на вокзал? — предложила Леля.
Ее предложение озадачило меня, я вовсе не собирался ездить на вокзал.
— Нет, братик, это не пойдет, — серьезно сказала Леля. — Зачем так грубо халтурить.
Вторично в этот день странное беспокойство шевельнулось во мне, но я подавил его, не допустив до сознания. Я спросил Лелю, стоит ли терять время, когда весь рассказ у меня в кармане; надо лишь заглянуть в энциклопедию, чтобы воскресить в памяти устройство вагона и уточнить пейзаж.
— Нет, братик, так нельзя, — повторила она настойчиво. — Надо поехать.
Сейчас, как никогда мощно, от Лели веяло не наукой и переводами, а иными, серьезными, опасноватыми доходными делами. Меня поразило, что Леля вроде ставит нас на одну доску, выходит, мне тоже следует подумать о мерах предосторожности, о каком-то алиби наизнанку: иметь доказательства, что я был на месте преступления, словно и меня могут призвать к ответу. Но какой с меня спрос? Леля подвизается в мире тех или иных материальных ценностей, я тку из воздуха. Моя деятельность столь же отвлеченна и условна, как и деятельность моих работодателей, мы вместе шьем новое платье короля. Но мы защищены, не найдется столь невинного и неосмотрительного дитяти, что осмелилось бы поиздеваться над голой задницей короля и тем разоблачило бы нас. Когда дело касается Его величества, даже младенец, только что выплюнувший сосок матери, уже не наивен, не прост, а хитер и мудр, как змий. И если я напишу о том, что в ночном поезде, мчащемся сквозь черную, непроглядную мартовскую Россию два смертельных врага примирились, подумав о Сталине, неужто кто осмелится подвергнуть сомнению столь естественный порыв?
