Конечно, никто из тех людей не думал так, хотя бы потому, что не мог, подобно нам, охватить единым взглядом морские побережья, леса, дюны, ледниковые щиты, оставшиеся на Хибинах, на большей части современной Швеции и Норвегии, и, словно книгу, перелистать отделяющие их от нас тысячелетия. Но почувствовать свою оторванность от прошлого, почувствовать бессилие перед стихиями, отрезавшими путь назад, они могли. И чувства эти могли разделять с ними олени, которым также заказан был привычный путь на юг, куда звал их инстинкт сезонных миграций и вели уже проложенные поколениями тропы, вдруг оборвавшиеся в бескрайнем потоке вод.
Не эти ли ощущения и свели впервые человека и оленя, уже привыкших следовать друг за другом, как спустя тысячелетия пастух будет следовать за стадом, охраняя его от двуногих и четвероногих любителей оленьего мяса?
Могло быть так, могло быть иначе. Но момент, когда человек вслед за оленями повернул на север от возникшего внезапно пролива, в истории этой части Земли был переломным.
Отныне не общение с окружающими племенами, не обмен идеями и предметами, не вооруженные столкновения определяли будущее этих человеческих групп. Свое право на существование они должны были доказать в постоянном соревновании с природой, умении найти свое место в еще только складывающейся ее системе. Приспособиться к этой природе, найти экологические «ниши», способные включить человека в общий природный цикл, стать по возможности полезной или, по крайней мере, безвредной частью природы, чтобы пользоваться ею не разрушая, — таков был единственный шанс у этих людей.
И если судить по результатам, они его использовали на все сто процентов.
8
В рассказе о своих достижениях современная наука бывает похожа на фокусника-иллюзиониста: движение руки — и результат налицо. При этом результат, не вызывающий и тени сомнения в его самоочевидности. Но как за движением руки фокусника скрываются долгие дни опытов и тренировок, так и в науке каждый результат рождается не в момент озарения гения, а подготавливается трудами множества людей, часто не подозревающих о существовании друг друга. Примерно так произошло с решением проблемы кварцевых орудий и заселения Фенноскандии и вопросом о существовании огромного пролива, соединявшего Балтику с Белым морем.
С Валентином Кельсиевичем Митеневым мы встретились в Пялице. Подобно мне, он приезжал сюда не первый год, но время наших приездов не совпадало. Знакомство состоялось только в последнее лето, когда наши экспедиции оказались в соседних домах над косогором, обращенным к устью реки.
Полярное лето коротко. У каждого из нас было много забот, еще обширнее были планы, но все-таки между маршрутами и обработкой препаратов нам удавалось выкраивать время на короткие прогулки вверх по реке и на долгие, за полночь беседы, когда за окнами разлит странный, неестественно ровный и слабый свет, отмечающий в Заполярье то безвременье, что отделяет летом один день от другого.
Митенев занимался делом на первый взгляд не только малопонятным, но, казалось бы, и малонужным для той жизни, которая текла в этих местах. Раскопки вызывали у местных жителей любопытство с примесью некоторого иронического восхищения: дескать, чего только человек не придумает! Работа геологов и ихтиологов, приезжавших каждое лето, рождала понимание и уважение. Но от изучения паразитов, живущих на чешуе, глазах, во внутренностях пресноводных рыб Кольского полуострова, какой-либо явной пользы для колхоза и вообще для жизни, по их мнению, не предвиделось.
Что поделать, в своем невежестве, далекий от микробиологии, на первых порах я тоже не видел особого интереса в этих исследованиях. Отношение свое я не изменил, даже когда, заглянув в окуляр микроскопа, увидел кошмарные создания, которые впиваются, грызут, гложут изнутри и снаружи рыбу и которых мы в жареном, вареном, соленом и сушеном виде съедаем в огромных количествах, не подозревая о самом их существовании. Картина была столь неаппетитной, что и два дня спустя за стол, который был у нас почти исключительно рыбный, я садился со значительно меньшим удовольствием, чем прежде.
