Гарас Григорьевич Заводнов стонал, хватаясь за поясницу. Но на самом деле не поясница болела у старого казака — сердце разрывалось на части. После ссоры с сыном, опоров и уговоров Тарас сдался: Заводновы стали членами ТОЗа.
И вот теперь старый Тарас охал:
— До чего дожил! Землю вспахать сами не можем. Ох–хо–хо! Митька совсем от хозяйства откачнулся.
— Да ведь некогда ему хозяйством заниматься, — подала голос дочь Клавдия, с которой Тарас собирался ехать в поле.
— Это‑то так! Оно, конешно, приятно, что сынок в выборных ходит, помощником председателя заделался, но для меня куда лучше было бы, если бы Митька по-настоящему занялся хозяйством дома.
Изливая своё горе перед дочерью, старик вывел из конюшни старую лошадь и стал запрягать её в бричку. Дочка хоть и кивала сочувственно отцовскому ворчанию, но была довольна тем, что придётся теперь работать не в одиночку. К тому же среди тозовцев есть и неженатые мужики…
Усевшись посреди брички, Клавдия пересчитала кувшины, оклунки с продуктами. Тарас натянул вожжи, взмахнул мнутом над спиной старой кобылы и крикнул:
— Но, Красотка! Но, милая!
Красотка подтянулась и не спеша потащила бричку по кочковатой дороге.
Когда станица осталась за увалам, Клавдия заговорила, уговаривая отца:
— Я думаю, нам теперича, батя, деваться некуда: Митя под монастырь подвёл! В заместителях ходит, в коммунисты записался. Теперя нам, батя, надо придерживаться новой власти. А не дай бог, переворот в обратную сторону случится! Тогда нам, Заводновым, — аминь!
Тарас стегнул лошадь кнутом и повернулся к дочери:
— Ты так думаешь? А я совсем наоборот. Думаешь, я против власти? У меня этой думки и в голове нет, потому в писании сказано: «Всякая власть аще от бога». Мою душу другое муторит: как можно в такой супряге, примерно в ТОЗе, всем вовремя вспахать, засеять, а летом убрать хлеб? Ведь это такая неразбериха получится!
— Какая там неразбериха! — удивилась Клавдия.
-— В первый черёд будут иногородним пахать. Теперя казак — ништо.
— Ох, куда хватил!
Тарас рассердился.
— А ты помолчи, не кудахтай, когда отец разговор держит. Чего перебиваешь?
Красотка, почуяв, что хозяин отпустил вожжи, свернула с дороги, стала щипать траву.
Тарас спохватился:
— Но–о! Дьявол старая!
Лошадь снова затрусила по дороге, а старик продолжал:
— Митыка‑то наш среди иногородних в исполкоме, што белый лебедь среди гусей. Пока плавает наш Митька да голос свой подаёт, все будто хорошо, а вот как на перевыборах отстранят его от должности, так сразу все его военные заслуги забудутся. И думается мне, настанет такой день, когда придут к нам новые начальники из город чан и скажут: «Ну, Заводновы, хватит вам панствовать в домах под железными крышами. Дуйте‑ка вы со своим барахлом в Хамселовку, в саманные мазанки, потому пора подошла с мужиками местами меняться!» Вот оно как могет обернуться!
Клавдия ахнула.
— Ой, боже ж ты мой! Ты, батя, хоть при чужих такое не ляпни. А то нашему Митьке из‑за таких твоих слов моргать придётся перед людьми.
Тарас, приподнявшись на одно колено, хлестнул кобылу:
— Но, дьявол старая! Чего уши развесила?
Красотка рванулась вперёд и, смешно вскидывая зад, поскакала, не разбирая дороги. Из‑под копыт во все стороны полетели комки сухого чернозёма.
Подпрыгивая на бричке, Клавдия ухватилась за кувшины и залилась смехом:
— Ты, папаня, на меня рассерчал, а кобылу лупцуешь. Ой, гляди, батя, штоб Красотка глаза грудками не выбила! Ой, кисляк расплескаем!
Разъяренный Тарас обернулся и хлестнул дочь кнутом. А она, уткнувшись в мешок с хлебом, продолжала беззвучно. смеяться.
Сорвав зло на дочери и кобыле, Тарас успокоился.
Кобыла, завидев табор, сама свернула к нему.
