Наконец мы оторвались друг от друга, и она деловито сказала:
– Ну, поехали. Ты же мечтал пожить в гостиничном номере. Завтра у нас занятия до трех часов дня. Придешь за мной?
– Ты куда? – с тревогой спросил я.
– С тобой, миленький мой, с тобой. Куда же я денусь. Очень по тебе соскучилась. Три месяца, это же вечность. С ума сойти.
Гостиница была неказистой, но только в такой могли нам вдвоем дать номер.
И опять была диковинная ночь, и мы сидели вдвоем в белой стерильной ванне, вспоминая два озерца дикой природы, две купели – Ай-Андри и Ай-Анастаси, купание в которых было освящено лишь небом и горами, и впрямую пуповиной было связано с чистейшей родниковой водой, несущей в себе небесные росы, сгущения дождевых облаков, низвергнувшиеся на землю и профильтрованные сквозь известковый камень. Те два дня пребывания на высотах мы были истинными детьми природы. Насколько я понял из восторженных рассказов Светы, она успела подробно оповестить о своем пребывании со мной в горах Крыма, вызвав зависть женской части всего их курса и даже за его пределами.
Я уговорил ее несколько изменить наши планы. Завтра еду на неделю к маме и бабке. Затем вернусь, и после занятий буду ждать ее на углу у здания Университета.
* * *
За этот год мама как-то сразу постарела, а бабушка стала совсем сухонькой и легкой. Не отходила от меня, держала за руку. По-моему, ей вообще было странно, что я рядом. Когда-то она отпустила своего сына, маминого брата, он уехал много лет назад в Европу, когда в нашем городке еще был румынская власть. Так больше и не появлялся, изредка присылал письма. Потом и это прекратилось. И все дело было в том, что руку отпустила, говорила бабушка, надо было крепче держать, а то чуть выпустила, и как будто и не было у нее сына. Что письма? Чернильные загогулины, пустое. Бабушка не только не сомневалась, она просто знала, что это именно так. И раз я нежданно-негаданно рядом, а глядеть ей на белый свет не так уж много осталось, она и ходила за мной по дому, держала за руку. Пальцы у нее были костлявы, прохладны и гладки.
– Кожа и кости, – говорила она, когда я утром умывался по пояс, – что случилось? Ты всё очень близко берешь к сердцу. Тебя переучили. Гони от сердца. Беда, когда переучат. Еще прадедушка твой это говорил, а он был мудрец. Ты так раньше пел, а теперь молчишь. Думаешь, выжила из ума, бабка старая? Тоже мне работа: собирать камни. Я всегда была против этого.
В один из дней я с удивлением увидел, что она вшивает мне в штаны потайной кармашек. Оказывается, она решила вложить туда амулет – маленький свиток Торы, который ей подарили в день ее совершеннолетия, когда ей исполнилось двенадцать в 1901 году.
Всю свою долгую жизнь, даже через страшные годы войны, она проносила ее на груди. Когда мне было десять лет, мама взяла старенького учителя. Он заставил меня выучить наизусть заупокойную молитву по отцу – «Кадиш». Заодно, я зубрил целые главы из Книг пророка Исайи и Экклезиаста. Подростком я довольно бойко читал на древнееврейском языке. С годами многое подзабыл, к большому моему сожалению. Пока бабушка дошивала кармашек, я осторожно раскатывал свиток и пытался что-то прочесть.
– Теперь, – сказала она, – это будет тебя вечно хранить.
Мама же вначале была обижена. Во-первых, мало ей писал, и она просто сходила с ума. Во-вторых, как я мог проехать на поезде мимо городка и не сойти сначала к ним, а потом уже добираться до какой-нибудь очередной девицы из университетской компании. Узнав, что меня направляют в Азию, совсем пала духом и заплакала.
– Мама, но ты же знала какая у меня специальность. Надо работать в самых интересных местах, чтобы чего-либо добиться. Я уверен, что года через два защищу кандидатскую. Профессор Огнев просмотрел мои записи и сказал, что это, по сути, готовая диссертация. Я же не какой-то там экономист или бухгалтер.
– Аучше бы ты был им, – сказала она, вытирая слезы.
Знала бы дорогая моя мама, на каком волоске от гибели я висел там, в горах. Казалось, я забыл об этом, но снежный колодец продолжал посещать мои сны, я вскакивал, удивляясь тому, что я не палатке или в спальном мешке, а в постели, в которой провел всё свое детство и юность до поступления в университет. Жаль, что в те мгновения, когда я висел над краем кратера, не было у меня этого свитка, этой истинно охранной грамоты.
