— Только представь, — говорил Джейме и чувствовал, что язык уже заплетается, и, наверное, он болтает лишнее, но остановиться уже не мог. Его несло, будто скорое половодье начавшейся весны, прорвало хлипкую запруду его разума, и нужно было как можно скорее выговориться, поделиться опасениями и страхами. — Только представь, сидит каждый спектакль и совиными своими глазами лупает, крысиные усы топорщит, и смеется, Богом клянусь, Джон, смеется, в самых несмешных местах, аплодирует, а однажды… Однажды пришел, когда мы репетировали «Тита Андроника», и говорит, мол, надо не так, а эдак. Неправдоподобно, мол. От боли, говорит, кричат не так. Я чуть ума тогда не решился.
Джон кивал, но по-прежнему молчал, и видно было, что мысли его далеко-далеко. Шекспир был не здесь — и такое же отрешенное выражение Джейме видел на лице его сынка, когда тот сочинял пьесы или свои стишки.
— Как… Как зовут, — вдруг перебил на полуслове Джон, и ладонь, до той поры спокойно лежавшая на столешнице, сжалась в кулак. — Как зовут… Этого, с которым Уилл живет, не скажешь?
— Отчего же, — пожал плечами Джейме, чувствуя себя уязвленным: мало того, что Джон его не слушал, так еще и воросами засыпал. И о ком! О Марло, будь он трижды неладен. — Его зовут Кит, Кит Марло, он работает в «Розе».
— М…мр… Мрло, — повторил Шекспир, поднимаясь на ноги и сразу же хватаясь за спинку стула. Должно быть, у него, как и у самого Джейме, от выпитого голова шла кругом. — А где… живет?
— Заночуешь тут, — бормотал Джейме, обнимая старого приятеля за плечи. — А с утра все расскажу — и про Марло, и про театры, и про все, что захочешь.
* * *
Голубки были так увлечены друг другом, что не услышали приближающихся торопливых шагов и сдавленного смеха Джорджи. Да и дверь оказалась не заперта — куда уж тут, еще и запирать, когда кипят такие страсти!
И опять, черт возьми, в который раз — стоило наметиться новой грязной истории, как оказывалось, что в самом ее центре, в самой бурлящей середке цветет известное каждой лондонской собаке имя и нахальная рожа Кита Марло.
Вот и теперь. С кем же еще мог взахлеб целоваться Нед Аллен, растеряв свои знаменитые парчовые ризы и последние мозги, посреди такого Содома и Гоморры, что можно было подумать: в его гримерной прошла пара маленьких войн?
— За-ме-ча-те-льно, — протянул Хенслоу достаточно громко, чтобы быть услышанным, распахнув легкую дверь. — Отлично! Пока я решаю уже почти наши с тобой общие денежные дела, ты, Аллен, во всю готовишься к будущей свадьбе с моей племянницей!
От звука его голоса Нед шатнулся в сторону так, будто Кит оказался принявшим облик человека Сатаной. А он и оказался — смотрел невозмутимо, а после, переведя дыхание, начал хохотать.
* * *
— Не принимай близко к сердцу, Хенслоу, — заверил Кит сквозь смешливые слезы, пока Нед, не в силах осознать и пережить свалившийся на его плечи еще больший, чем раньше, позор, бессмысленно тер багровеющее лицо обеими ладонями. — Ты же знаешь, что я — все равно что купленная на часок шлюха. Ничего такого, ничего, что можно было бы истолковать всерьез. Нед посчитал, что наша с ним славная дружба потеряла былой пыл, и я попытался разубедить его, да и только…
Лысина Филиппа Хенслоу, распахнувшего дверь гримерной Аллена в самый неподходящий момент, и ворвавшегося в райский розарий со всей присущей ему приземленной тяжестью, сияла вторым солнцем. Глаза тоже сияли — гневно, негодующе, и в это праведное негодование почти можно было бы поверить. Но Кит, выдернутый из таких отчаянных объятий, что они едва не задушили его, понял куда быстрее, чем ошарашенный Нед: ничего страшного на самом деле не случилось, но вот нужный процент будет сбит с новоиспеченного зятя незамедлительно.
И Хенслоу, прекратив метать громы и молнии, уподобился не Дию карающему — но Дию справедливому.
— За мной, — бросил он Аллену, презрительно оттопырив губу, Кита же обдав холодом презрительного невнимания. — Немедленно. Нам надлежит обсудить это, как мужчинам.
А не таким, как этот.
Нед потянулся к солнцу понурым школяром, готовым получить свою порцию розог. Кит окликнул его следом:
