Если говорить коротко, это — мир, порождающий множество культур, но его условия обычно не благоприятствуют тому, что можно назвать культурным империализмом, то есть попыткой той или иной культуры занять главенствующее положение и заполнить собой всю политическую единицу. Культура имеет тенденцию либо к горизонтальному сечению (по социальным кастам), либо к вертикальному, разделяющему очень мелкие локальные общины. Факторы, определяющие политические границы, не имеют ничего общего с факторами, определяющими пределы культуры. Ученые сословия иногда пытаются расширить зону влияния своей культуры или, вернее, веры, в которую они облекли эту культуру; государство иногда поощряет крестовые походы, борьбу с «неверными». Но это не нормальные, распространенные явления в аграрных обществах.
Важно добавить, что в таком мире культуры находятся в очень сложных взаимоотношениях: во многих случаях совсем не просто бывает определить «культурные корни» данного индивидуума. Например, гималайский крестьянин в разное время года и в зависимости от ситуации может вступить в отношения со священнослужителями, монахами и колдунами различных религий. Профессиональная каста, род и язык могут связывать человека с различными сообществами. Например носители языка данного племени могут не признаваться сородичами, если они занимаются другой деятельностью. Образ жизни, занятия, язык, ритуалы могут не соответствовать друг другу. Экономическое и политическое преуспевание семьи может полностью зависеть от ловкого использования и поощрения этой неопределенности, от сохранения свободы выбора и связей. Ее члены могут не иметь ни малейшего интереса или склонности к четкому, категоричному самоопределению, которое теперь связывается с предполагаемой нацией, стремящейся к внутренней однородности и внешней автономии. В этой традиционной среде идеал всеохватывающей культурной общности не имеет смысла. Непальские крестьяне-горцы часто связаны с самыми разными религиозными культами и в зависимости от обстоятельств общаются на языке касты, рода или деревни (но не нации). Едва ли проповедь единства могла бы найти у них отклик.
ГОСУДАРСТВО В АГРАРНОМ ОБЩЕСТВЕ
В этих обстоятельствах мало стимулов или возможностей для того, чтобы культуры стремились, если можно так сказать, к монохромной однородности и политической экспансии и господству, за которые позже, с приходом века национализма, они в конечном счете начинают отчаянную борьбу. Но как дело обстоит с точки зрения государства или — более обобщенно — политической единицы?
Политические единицы в аграрную эпоху очень различаются по размерам и типу. Но их можно приблизительно разделить на два вида или скорее полюса: локальные самоуправляющиеся сообщества и большие империи. С одной стороны, существуют города-государства, остатки родовых общин, крестьянские общины и так далее, ведущие свои собственные дела, с очень высоким коэффициентом политического участия (по удачному выражению С. Андрески [3]) и с неярко выраженным неравенством; и с другой стороны — огромные территории, контролируемые сконцентрированной в одном месте силой. Очень характерна политическая форма, соединяющая два этих принципа: господствующая центральная власть сосуществует с местными полуавтономными общинами.
Нас занимает вопрос, есть ли в таком мире, где сосуществуют эти виды сообществ, силы, способствующие тому слиянию культуры и государства, которое составляет сущность национализма. Мы должны четко ответить: НЕТ. Местные общины строят свою деятельность в основном на личных контактах и не могут существенно увеличиваться в размерах, не меняясь при этом до неузнаваемости. И потому эти взаимодополняющие общины редко исчерпывают собой культуру, частью которой они являются. У них может быть свой местный говор и обычаи, но чаще всего это лишь варианты более широкой всепроникающей культуры, включающей множество других подобных общин.
Города-государства, например, редко имеют собственный язык. Древние греки, бесспорно, были достаточно типичны в этом отношении. Несмотря на острое ощущение общности своей культуры и контраста между ней и культурой варварской (между прочим, при довольно слабой горизонтальной культурной дифференциации между самими эллинами), они не выразили это чувство единства политически даже в стремлениях, не говоря уже о достижениях. Но когда под македонским владычеством создалось всеэллинское государство, оно очень быстро переросло в империю, далеко вышедшую за пределы эллинизма [4]. В Древней Греции, несмотря на своеобразный греческий шовинизм, не было ничего подобного лозунгу: Ein Reich, Ein Volk, Ein Fuhrer
