Ну что ж? Надо так надо. Однако, прикинув в уме, сколько же нам понадобится времени на эту операцию при медлительности начфина, я присвистнула: "Маменька родненькая! Так это будет "срочно"! Или начальство нам холки намылит, или фриц где-либо прищучит!" Но высказать свое сомнение я не решилась.
По подходам к переднему краю почти без интервалов хлещут вражеские минометы, отсекая наши резервы. С каждым залпом мы с начфином "носом землю пашем", а едва пролетят горячие осколки, поднимаемся, как по команде. И опять ложимся. Бежим. И даже ползем. Начфин тихонечко охает за моей спиной, жалуется в пространство: "Ох, сердце..." Он дышит мне в затылок, как паровоз под парами, но не отстает! Молодец. Чуть впереди меня отфыркивается и отплевывается наш сопровождающий - молоденький парнишка из разведроты. В секунды затишья он вполголоса, но зато от всего солдатского сердца так кроет Гитлера и присных его, что я затыкаю уши пальцами, а начфин возмущается: "Фу, срамник!.."
И вот перед нами Шелонь. Не широкая, не глубокая, но вброд не перейдешь. А вода речная совсем коричневая, как кофе без молока. Берега тут очень крутые. С берега на берег повис игрушечный мостик, а по нему фланкирующим огнем фашистские пулеметы режут, да так, что от резных перилец щепки в воду летят.
- Ложись! - скомандовал начфин.
Легли. И опять встали. Сквозь толстые стекла очков мой начальник глядит на меня вопросительно и тревожно: "Что делать?" В ответ я молча пожимаю плечами.
- Но ведь надо же идти, черт возьми!
- Надо, - соглашаюсь.
- Может быть, обойдем? Правее возьмем? Или левее?
- Не знаю. Карта у вас есть? - интересуюсь.
- Да откуда? Что я, строевик, что ли?
- Так как же обходить наобум? К фрицам запросто затешемся...
- Да-а, - неопределенно протянул начфин - и к разведчику: - Веди на другую переправу.
- Другой нет.
- Так как же наши-то переправляются?
- Днем никак. Только ночью.
Я не верю и вступаю в разговор:
- А если вот приспичит, как нам сейчас?
Разведчик невозмутим:
- А коль приспичит - так вплавь. Пули-то воды не достают!
Тут и я соображаю, что свинцовые струи текут только по полотну мостика, а речную гладь - мертвое пространство - берега укрывают. "Вплавь так вплавь", - решаю я, не советуясь с начальством. Передаю свой облегченный кавалерийский карабин разведчику и протягиваю руки к портфелю:
- Давайте перевезу. Я хорошо плаваю.
- Ой, нет! - Начфин заключает свое сокровище в охапку - силой не вырвешь.
- Что "нет"? - не понимаю я. - Мне ж способней.
- Нет, ни в коем случае! Это же деньги! А если утопите? Отвечаю-то я.
Я соглашаюсь:
- Хорошо, везите сами. Плывите первым, вон на тот ракитовый куст держите. Мы, в случае чего, подстрахуем.
- Нет! Не могу. Никак не могу!
- Что "не могу"? - утрачиваю я терпение. - Трусите?
- Не смей меня оскорблять, девчонка! - В голосе начфина слышатся слезливые от обиды нотки. - Я... я... плавать не умею...
- Тьфу! Так бы сразу и сказали! - От моей былой вежливости теперь уж и следа не остается. - Битый час толчем воду в ступе...
Начфин бурно дышит, но молчит. Я советуюсь с разведчиком:
- Друг, ты как плаваешь?
- А тут и плыть нечего. Раз-два - и там.
- Тогда так: я перевожу портфель. Ты - оружие. Потом оба переправляем товарища начфина. Лады?
Разведчик еще ничего не успевает ответить, как мой тихоня начальник взрывается бомбой:
- А меня вы спросили, мудрецы этакие?! Я вам тут что - ноль без палочки? Ишь придумали - деньги вплавь да еще на том берегу без охраны кинут! Не позволю!..
Разведчик валится лицом в траву и хохочет, а я злюсь. Честное слово, обоих бы прибила! Кричу:
- Заткнись, разведка! Нашел время... Валим через мост. Живой ногой. Товарищ начфин идет первым.
- Хорошо, - вдруг неожиданно покладисто соглашается мой начальник и, втянув голову в плечи, довольно проворно семенит к мостику. Пули гнусавят и щелкают, завывают на разные голоса: "Фьють, фьют, ий-о-у!.." И мы с разведчиком нетерпеливо подгоняем начфина: "Шире шаг!"
На том берегу, в трех шагах от мостика, он вдруг со всех ног падает лицом в покос. Сердце тревожно замирает: "Убит!" Нет, живой! Приподнявшись, рукой нам машет. Тут срываемся мы и несемся во весь дух. И едва успеваем за мостиком отдышаться, начинается светопреставление: на покинутом берегу, как раз на том месте, где мы только что базарили, начинают густо рваться мины.
