Подполковник Всеволод Соколов. Дорога
Я смотрю в окно купе, и на ум приходят слова из гумилевских "Записок кавалериста": "Южная Польша — одно из красивейших мест России". Прав классик: места изумительные, хоть и тронутые войной. Вдоль полотна мелькают фольварки, изредка проносится новенький купол Божьего храма. И буйная весна, дружно грянувшая во все свои колокола…
Нас везут во Францию. Единство армий Союза еще не достигло столь заоблачных высот, чтобы передавать, пусть хотя бы и братской армии, самые последние, еще не до конца испытанные образцы новейшего вооружения. «Лягушки» и «томми» зарылись в неприступных бункерах линии Мажино? Вермахту нечего противопоставить броне и бетону? Камераден, мы спешим как можем. Мы — это отдельная тяжелая латная дружинная бригада "Александр Невский". Мы — это сорок три танка ЛК-1, двадцать четыре — ЛК-2 и двенадцать двухбашенных чудовищ ЗГ ("Змей Горыныч"). К нам приданы четыре полка ТАОН, а это целых восемьдесят восемь "Кутеповских кувалд" Б-4, которым ничего не стоит сказать "тук-тук, откройте" любой галльской сволочи. В каком бы бункере она не пряталась…
Нас везут через Львов, Тырнув, Краков. Львов мне нравится. Львов мне нравится. Красивый город, старинный город. За два часа его не осмотреть. Но следов войны я совсем не вижу. Чистенькие улочки, опрятные дома.
С вокзала посылаю жене открытку. Полевая почта, цензура, военная тайна… А поверх всего наше обычное головотяпство: почтовая карточка с видом Львова! И откуда это я ее мог отправить? Не иначе как с Формозы!
Тырнув мы минуем ночью, и от этого города мне остается только впечатление от вокзального ресторана. Я и мой ротный, штабс-капитан Лавриенков, тщетно пытаемся отыскать обещанный на рекламном плакате "подлинный, изысканий арманьяк шестилетней выдержки". Первый раз нам приносят нечто подозрительно напоминающее самогон, для цвета подкрашенный луковой шелухой. После серьезного и вдумчивого разговора с официантом на столе появляется вполне приличный напиток. Бакинского производства. Мы орем и требуем метрдотеля. Дмитрий высказывается в том смысле, что он сейчас поднимет роту и устроит повальный обыск на предмет отыскания в данном ресторане аковцев, британских шпионов, иудеев и арманьяка. Метрдотель пытается его успокоить, клянясь лично проследить за поисками вожделенного напитка.
Арманьяк мы получаем минут за двадцать до отправления эшелона. Бутылка прихватывается с собой в качестве трофея, мы рычим нечто одобрительно-грозное мэтру и официантам и смываемся не заплатив по счету.
На маленьком разъезде, где я покуриваю на платформе, ко мне подходит пожилая русинка и протягивает горсть сморщенных сушеных яблок.
— Возьмите, пан офицер. Хорошие яблочки.
Я предлагаю ей рубль. Она вежливо но твердо отводит мою руку:
— Не нужно.
Тщетно пытаюсь ее уговорить. Потом спрашиваю, есть ли дети? Она кивает: есть дети, есть и внуки. Зову денщика. Он приносит мой пайковый шоколад. Отдаю ей завернутые в станиоль плитки:
— Для внуков.
Она кивает и аккуратно увязывает шоколад в чистый платок. Из последовавшего короткого разговора я узнаю, что во второй день войны поляки убили ее старшего сына, заподозренного в шпионаже. Спрашиваю, легче ли жить стало? Она несколько раз кивает: намного. Поляков разогнали, а ей и ее мужу, как пострадавшим от ляхов выдали корову и пять овец. Средний сын обзавелся своим хозяйством — получил бывший польский хутор. Проносится команда "По вагонам!". Русинка кланяется, а потом долго смотрит мне прямо в глаза. Ее лицо приводит на ум лики Богородицы со старинных образов. Какое-то отрешенное, надчеловеческое, с немыслимым взглядом… Она быстро трижды крестит меня и идет вдоль уже начавшего движение состава, мелким семенящим шагом, постоянно крестясь. Я гляжу ей вслед и в памяти всплывают строки:
Склоняся к юному Христу
Его Мадонна осенила…[А.К. Толстой "Сикстинская Мадонна"]
В заново отстроенном Кракове нас встречают союзники. На вокзале эшелон приветствуют офицеры войск СС из службы безопасности. Приятно видеть этих бравых парней затянутых в черную форму. С удовольствием пожимаю протянутые руки. После официального приветствия мы, словно старые товарищи (а впрочем так и есть: у одного из эсэсманов на кителе испанский орден и наша медаль "За боевые заслуги") рассаживаемся по открытым автомобилям. Я останавливаюсь и спрашиваю "испанца":
