тридцать сразу, и тут такое пошло, в жизни страшнее не видел… Рукопашный бой это только называется красиво, чтобы казалось, что там что-то упорядоченное… резня это. Резня и бойня. Полсотни диких зверей вспарывают друг другу животы, рвут на части. Раскалывают головы. Грызут зубами. Всё подчинено одной цели: убить противника. Вой, стоны, крики, мольбы о пощаде на всех языках. Вопли о помощи. Хряск костей. Когда их перерубают штыком, всаживая его в бок. Вонь выпущенных наружу внутренностей. Тупой хряск лопающихся черепов под ударами прикладов. Молодецкое хаканье русских при выдохе, когда всаживают штык. Жуткие выкрики японцев. Визг. Дикие глаза сумасшедших убийц, окровавленные рты и руки. Кровь повсюду, на земле, на изуродованных телах, валяющихся на песке… И мат. Отборный мат. Вот это рукопашная схватка-апофеоз войны…
При спасении сбитого экипажа было сожжено четыре танка «БТ-5», погибло- офицеров- семь, нижних чинов- шестьдесят два. Ранено- семьдесят один. Из них тяжело- пятьдесят. Потери противника- триста двенадцать человек убитыми, ранеными- около ста. Один танк «Ха-Го». Взято в плен- ноль. Совершило самоубийство- двенадцать. Экипаж самолёта спасён. Один- убит. Один- ранен. Один- обожжён. Таков итог. Стоили наши жизни такой цены? Не знаю. Может и стоили. Лётчика обучить не в пример труднее, чем танкиста, или, тем более, пехотинца, махру… Не знаю. Всеволода в госпиталь отправили. Мало, что обгорел, так ещё и дырку в нём сделали. Правда, врач сказал что жить будет…
Подполковник Всеволод Соколов. Апрель 1940
Приснопамятной драке со Звонаревым и K° удается изрядно испортить мой отпуск. Четыре дня подряд я как проклятый таскаюсь в Священный Синод. Меня по очереди допрашивают трое следователей: двое штатских и один духовный. Нельзя сказать, чтобы они были грубы или невежливы. Но они исключительно настойчивы. Их интересует буквально все: сколько коньяку я выпил с Кузьминым, о чем говорил с о. Платоном между второй и третьей рюмкой, был ли интендант-полковник застегнут на все пуговицы ли нет? И так далее, и так далее. Странно, они не пытаются ловить меня на ошибках, они даже не заставляют меня ничего подписывать, а только вежливо просят иногда перекрестится на образа в подтверждение своих слов. И все наши, о, нет, не допросы, а «беседы» аккуратно записываются на магнитофон. И вот теперь — кульминация, апофеоз моих визитов в Святейший Синод: получено приглашение к самому обер-прокурору Синода — всемогущему соратнику Ворошилову.
Хотя это именно приглашение, а не приказ явится тогда-то туда-то, манкировать таким приглашением не следует: последствия отказа не предсказуемы. Так что теперь я вылезаю из такси, и, придерживая рукой танкистский кортик, торопливо шагаю к дверям. Хм, часовые пока еще не узнают. Или уже узнают, просто не показывают вида?
— Приглашен к соратнику Ворошилову на 1115, - сообщаю я в ответ на немой вопрос "стража райских врат" и демонстрирую приглашение.
Цербер делает выверенный до миллиметра шаг в сторону пропуская меня внутрь. Широкая лестница, второй этаж. Приемная с двумя секретарями, которые забирают у меня приглашение, однако, так же как и раньше, не просят отдать оружие. В Святейшем Синоде вообще весьма странные обычаи…
Могучая дверь черного дуба с надраенной медной табличкой "Обер-прокурор Святейшего Синода К.Е. Ворошилов".
— Разрешите? Подполковник Соколов по Вашему приказанию прибыл!
Человек, вставший навстречу мне из-за стола, отрицательно качает головой:
— Я не вызывал Вас, соратник Соколов, а приглашал. Прошу Вас, проходите, располагайтесь.
Я подхожу к роскошному письменному столу, и присаживаюсь в глубокое кресло, заботливо придвинутое для посетителей. Обер-прокурор внимательно рассматривает меня, не стесняясь и не смущаясь моего уродства, а я отвечаю ему тем же. Климент Ефремович среднего роста, с типично офицерскими усиками и внимательными умными глазами на открытом, хорошем лице. На нем повседневный вицмундир без погон, с большими, шитыми золотом восьмиконечными крестами в петлицах. Орденов нет, только знак "Героя России" и партийный значок, чуть потемневший и с надтреснутой эмалью. Внезапно, Ворошилов широко улыбается и спрашивает:
