Утром меня сажают в поезд, идущий во Францию. Я благоухаю одеколоном, на мне шикарный белый парадный мундир с полным ikonostasom, как выражаются мои русские друзья. В последнем — добавка. Мой Рыцарский Крест украсили золотые дубовые листья. Это заставляет умолкать фронтовиков, недовольных видом паркетного шаркуна, на которого я теперь похож. Дядюшка Ади меня сначала поругал за самоуправство, но когда я ему подарил фляжку Черчилля(жалко было до слёз) — успокоился. И от щедрот своих к Кресту вручил сразу листья. За уничтожение Черчилля. Не будешь же ему объяснять, что я Севу спасал… Ещё перед ним отличились какие то штабные крысы: поскольку выяснилось, что я участвовал в наземных боях, то они подсчитали все мои вынужденные и осадные и приплюсовали всё в кучу. И теперь мою грудь украшает кроме листьев скромный, но ценимый мной так же дорого как русская Звезда Героя России значок "За участие в наземных боях в составе войск Люфтваффе"…
Я располагаюсь в купе в гордом одиночестве и вызываю проводника. Когда тот появляется приказываю вызвать из ресторана официанта и делаю заказ. Тут же спохватываюсь, что пить в одиночку плохо и шествую в вагон лично. Там почти никого нет, и это меня слегка расстраивает. Придётся отложить обмывание наград до возвращения в часть. Но зато можно пообедать. Делаю заказ и в его ожидании беру утреннюю «Ангрифф». О! Вот это приятная новость: официальный Указ о моём награждении вместе с моей глупо улыбающейся физиономией. Но вот это уже лишнее. Йозеф явно перегнул палку: по его словам получается, что я сбивал вражеские истребители плевками, а танки сжигал одним дыханием. В свободное время же развлекаюсь тем, что завязываю пушечные стволы в морские узлы… Надо будет ему попенять… Тем временем свистит паровз и вагон трогается. К вечеру я буду во Франции, у своих ребят. Они наверное соскучились по своему командиру.
Коммодор Ричард Муркок. Аэродром Кенли
Нас поднимают по тревоге. Началось вторжение, требуется срочно поднять все машины в воздух! Наши верные «Харрикейны» второй модификации выкатывают из подземных убежищ. В эскадре осталось всего двенадцать машин, и это кажется чудом. В соседних частях и этого нет. Всё потому, что мы стояли в резерве, и нас почти не посылали в бой, тем не менее в нашей части одни ветераны, собранные со всего Королевского флота асы. У каждого за плечами не один бой. И не один сбитый немец. После того как была почти мгновенно завовёвана Франция, наш последний союзник на материке, все самолёты противника начали бомбёжку моей страны. Все восемь тысяч самолётов. Сначала они подавили всякое сопротивление истребительной авиации- не обращая внимания ни на что, русские, немецкие, итальянские пилоты набрасывались по десять-пятнадцать машин на одного нашего и добивались успеха. Перечёркнутое тонкой струёй дыма небо, и ещё один британский пилот сбит… Враги брали количеством и коварством. Это вначале. Затем они набрались опыта и уже стали побеждать умением. Наши кадровые пилоты были выбиты в течение полугода непрерывных воздушных боёв. Если Союзные лётчики могли чередоваться и отдыхать, то мы постоянно находились в воздухе: не выдерживали машины, измученные пилоты рано или поздно совершали ошибку, которая становилась роковой и последней в их жизни. Массированными налётами бомбардировщиков были уничтожены вначале военные заводы, выпускающие самолёты и двигатели для них, затем «джерри» и «Иваны» принялись за остальные предприятия. Вскоре началась нехватка сырья и стратегических материалов, в первую очередь топлива для наших машин… Попытки закупить их в Америке провалилась. Нет, согласие мы вначале получили. Но Союз объявил что вводит трёхсотмильную карантинную зону вокруг британских островов, и любое судно любой страны вошедшее в неё будет уничтожено. После потопления десятка транспортов шум в Сенате подняли изоляционисты, поддержанные нацистскими деньгами, и поставки нам были запрещены. Все товары, предназначавшиеся к отправке нам, с удовольствием выкупили члены Тройственного Союза. И все были счастливы. Мы пытались доставлять необходимое нам подводными лодками, но сколько груза можно привезти на неприспособленном для этого судне? Почти ничего. Вскоре начался хаос и самое страшное- голод. Гражданское население по карточкам почти не получало никаких продуктов, всё, что удавалось достать нашим интендантам уходило в армию. По всей стране вспыхивали голодные бунты, впрочем быстро сошедшие на нет, так как колонны демонстрантов были желанной целью вражеских лётчиков. Люди роптали и требовали от правительства действий. Но что мы могли? Без топлива, без самолётов, без пилотов, наконец?! Ничего… Самое страшное началось после Рождества. В нашем небе появились новейшие вражеские машины на реактивной тяге, на которых летали отборнейшие асы. Достаточно сказать, что ни один из этих самолётов мы не смогли сбить. А вот они могли… И делали с нами всё, что хотели… Как я мог тягаться с аппаратом, который имеет высотность и скороподъёмность почти в полтора раза выше, не говоря о скорости почти наполовину больше моей? А оружие?! Четыре двухфунтовые автоматические пушки в носу! Через неделю после их появления ни один британский самолёт не поднимался в небо, и враг захватил полное господство в небе. Только ночью наши солдаты могли передвигаться по дорогам, и то, соблюдая строжайшую светомаскировку. Наша гордость, Королевский Град-Флит был почти полностью уничтожен массированными налётами целых воздушных флотов, о чём лорд «Хау-Хау» с гордостью возвестил на весь мир из Берлина. Весной же налёты вообще шли беспрерывно- наши города и деревни были стёрты с лица земли и превращены в груду развалин, наши поля сожжены на корню и превращены в лунные пейзажи, на дорогах валялись никем неубираемые трупы погибших и умерших от голода. Последняя демонстрация в Лондоне перед Королевским Дворцом, почему-то не трогаемым врагами, требовала капитуляции. Её расстреляли верные правительству части, а Черчиль объявил о том, что это выступление было инспирировано русскими агентами…
