– Я тебе сейчас, б… заморская, в яйца выстрелю, и подыхать оставлю, понял? I'll shoot your balls out! Understend me, son of bitch?
– Ши… – он запинается, по разбитому лицу текут слезы, – шифровальный блокнот… Вы ответите!
– Обязательно, обязательно… На кого работаешь? Не слышу?
Удар сапогом в промежность сгибает его пополам, но Лысенко пинает его в зад, и он снова разгибается…
– Когда спрашивает русский офицер, надо отвечать, чтобы не заставлять господина ждать, понял, сука? – нежно объясняет Лысенко.
– Эй, эй, соратник, не кипятись! Ну-ка, что у тебя здесь? – смершевцы появились не слишком вовремя, но я даже рад им. Очень уж плечо болит, для нормального допроса…
– Ах, господа, я так рад, что Вы пришли, чтобы прекратить это безобразие! – глупый янки, кажется, думает, что его спасли.
Как не так! Вопль, сменяющийся хриплым бульканьем, свидетельствует о его глубоком заблуждении.
– Соратники, вот: это – шифровальный блокнот, – я протягиваю книжку, и кто-то принимает ее у меня.
К Щапову наклоняется человек с петлицами медика. Другой врач, капитан медицинской службы, осторожно осматривает мое плечо. Домик заполнен народом, и я слышу отрывки фраз: "…шифровальный блокнот, господин полковник… передатчик, мощностью… осторожно с ампулами, поручик, возможно – яд… взяли чисто, почти без потерь… потрошили по живому, результаты… кого послали за пленным?… учитесь, как брать, а ведь не профессионалы… " Передо мной появляется о. Алексий. Он укоризненно качает головой:
– Как же это ты так, сыне? Добро бы юнец безусый был, а то ведь муж зрелый и вдруг такое ребячество.
Он прав, конечно. Сам понимаю. Но, если бы смог, повторил бы все заново…
– Лукавый попутал, отче, – говорю я виновато.
– В твои годы, сыне, пора бы и не поддаваться на происки врага извечного, – говорит о. Алексий и качает головой, но лицо его светится одобрением, а в глазах скачут озорные искорки, – ну, да Бог прощает, и людям велит…
Полковник Всеволод Соколов. Пятигорск, 1941.
Мой балканский вояж окончился, практически не начавшись. Рана, показавшаяся мне сперва хоть и болезненной, но не тяжелой, вызвала серьезные осложнения. Несмотря на то, что я последний месяц провалялся в госпитале, я и сейчас все еще плохо двигаю левой рукой. СМЕРШ было начал точить на меня зубы и делать реверансы в смысле дальнейшей работы под их началом, но, выяснив, что мне предстоит еще длительное лечение, оставил в покое. Пока.
В госпитале, меня навещает соратник Кольцов, прибывший в Константинополь с инспекторской поездкой из Главного штаба дружинных частей. Его визит в госпиталь, производит впечатление, схожее с тем, которое произвело на рядовой берлинский отель посещение первого заместителя рейхсфюрера, Эрнеста Кальтенбрунера. Разве что реакции персонала носят чисто национальные отличия. Дисциплинированные немцы при виде высокого начальства пытались вести себя как солдаты на параде, а мои соотечественники начинают метаться как ошпаренные котята, пытаясь изображать бурную деятельность, и вполголоса матерят чиновного визитера. По мере приближения Кольцова эта суматоха все нарастает и вот, наконец, свершилось: Павел Андреевич неспешно входит в мою палату:
– Слава героям!
– России слава! – отвечает он и присаживается возле моей кровати. – Ну, давай, герой, рассказывай: как тебя угораздило в такое дело ввязаться?
Выслушав мой недлинный рассказ, Кольцов еще с минуту сидит молча, лишь беззвучно шевелит губами. А затем на весь госпиталь раскатывается громоподобный рык:
– Ты, что, кретин, недоумок, вообще не соображаешь, что делаешь?! Герой России, кавалер орденов, и поперся башку под пули подставлять! Нашелся тоже, Верная Рука – друг апачей! Шерлок Холмс недоношенный! Иван Путилин недорезанный! Добро бы сам поперся, но ведь ты ж еще и мальчишек с собой поволок! Ты, может, ждешь, что тебя еще и к награде представят?! Ну, чего молчишь, Аника-воин?! Скажи хоть что-нибудь, мяукни слабым голосом?!
Я молчу, потому как возражать-то нечего. Ну, занесло меня, занесло… Я ж говорю – Лукавый попутал…
В этот момент, из-под одеяла вылезает Танкист. Он смотрит на Пал Андреича, затем широко разевает рот… Нет, он не мяукает, "…а то бы быль сия на басню походила!" как писал полковник Давыдов. Он просто зевает, но это настолько к моменту! Две медсестрички, робко топчущиеся у двери, не сдержавшись, прыскают дуэтом. Кольцов грозно зыркает на них, но потом тоже не выдерживает. Он громко и заливисто хохочет, одновременно тормоша рыжее чудище, которое прижимает остатки ушей и пытается цапнуть соратника когтями. Мне остается только помолиться, чтобы он не попал…
