– Для внуков.
Она кивает и аккуратно увязывает шоколад в чистый платок. Из последовавшего короткого разговора я узнаю, что во второй день войны поляки убили ее старшего сына, заподозренного в шпионаже. Спрашиваю, легче ли жить стало? Она несколько раз кивает: намного. Поляков разогнали, а ей и ее мужу, как пострадавшим от ляхов выдали корову и пять овец. Средний сын обзавелся своим хозяйством – получил бывший польский хутор. Проносится команда "По вагонам!". Русинка кланяется, а потом долго смотрит мне прямо в глаза. Ее лицо приводит на ум лики Богородицы со старинных образов. Какое-то отрешенное, надчеловеческое, с немыслимым взглядом… Она быстро трижды крестит меня и идет вдоль уже начавшего движение состава, мелким семенящим шагом, постоянно крестясь. Я гляжу ей вслед и в памяти всплывают строки:
В заново отстроенном Кракове нас встречают союзники. На вокзале эшелон приветствуют офицеры войск СС из службы безопасности. Приятно видеть этих бравых парней затянутых в черную форму. С удовольствием пожимаю протянутые руки. После официального приветствия мы, словно старые товарищи (а впрочем так и есть: у одного из эсэсманов на кителе испанский орден и наша медаль "За боевые заслуги") рассаживаемся по открытым автомобилям. Я останавливаюсь и спрашиваю "испанца":
– Дружище, а как мои солдаты?
– Не беспокойся, товарищ, за ними придут автобусы,– улыбается тот, – их провезут по городу, потом ресторан, прогулка, театр и бордель…
– Благодарю, оберштурмбанфюрер, – за своих парней я спокоен, но хотелось бы узнать и наш маршрут. – А что будем делать мы?
– Ну, друг, у нас совсем иная программа! – эсэсовец широко улыбается. – Сперва мы провезем Вас по городу, потом – ресторан, дальше прогулка, театр и, на сладкое, кабаре, которое тот же бордель!
Он оглушительно хохочет над своей немудрящей шуткой. Я смеюсь вместе с ним. У него хорошее открытое лицо, пересеченное старым шрамом. Я указываю на шрам:
– Испания?
– Нет, это раньше. Жиды…
При этих словах его лицо как бы застывает и становится жестче и строже. Он сжимает кулаки. Мне немного завидно: в моем прошлом нет таких достойных событий. А жаль…
Оберштурмбанфюрер смотрит в мою сторону. Отразившуюся на моем лице зависть он, видимо, трактует по-своему: соратник сочувствует страданиям соратника. Он широко улыбается и, изрядно ткнув меня локтем в бок, незаметно протягивает фляжку:
– Дружище, – шепчет он мне, – давай по глотку, за Победу!
– Давай, – я делаю глоток и, возвращая флягу, интересуюсь, – Слушай, а почему шепотом?
– Наш Гейдрих, – он указывает глазами на передний автомобиль, – не больно жалует выпивку. Ну, как коньяк?
– Отменно. Из старых запасов?
– Не поверишь – здешний! Раскопали, – он протягивает мне руку, – Йозеф Блашке. Для тебя – Зепп.
– Всеволод Соколов. Для тебя – Сева.
Я вспоминаю мучения Шрамма при попытке произнести мое имя-отчество и усмехаюсь. Зепп заинтересованно подвигается ближе и тихо прыскает в кулак, сперва услышав мой рассказ, а потом, пытаясь повторить подвиг Макса.
За разговором мы прибываем на место. Шпалерами стоят солдаты СС. Выйдя мы словно сливаемся с ними, несмотря на иной покрой формы и цветные фуражки[3]. Эсэсманы и дружинники ревут в десятки глоток приветствия "Хайль!" и "Слава!" сливаются и сплетаются в майском небе.
Группенфюрер Гейдрих произносит речь. Коротко, ясно, четко: слава Рейху, слава России, слава всем нам, что ведут войну с мировым еврейством ради всеобщего счастья. Потом желает нам хорошо провести в Кракове время (увы, одни сутки) отведенное на переформирование нашего эшелона.
Мы шагаем по улицам старого города. Зепп позвал в компанию друзей. Это Мартин Готфрид Вейс и Руди Вернет. Со мной пошли капитан Бороздин, штабс-капитан Тучков и поручик Фок.
День проходит на славу. Ресторан встречает нас вкусными запахами и музыкой Шуберта. Заливное из желудков, свинина с мазурской брюквой, бигос, фляки[4] – все это основательно сдобренное "выборовой" и "житной" почти примиряет меня с Польшей вообще и с польской кухней в частности. Только Вернет, заказавший "кайзершмарен" и картошку с беконом, недовольно морщит нос. На его взгляд польская кухня чересчур тяжела.
