В стране был установлен новый режим, который с полным основанием уже для того времени может быть назван царским режимом.
Факты показывают, что опричный террор отнюдь не сводился к столкновению между монархией и могущественной титулованной аристократией. Позиция феодальной знати по отношению к укреплению централизованного государства с самого начала была противоречивой. Она боролась за сохранение самостоятельности в вопросах владения наследственными землями, за сохранение своего веса и влияния в сфере административной и политической.
Вместе с тем классовое самосознание крупных феодалов неотвратимо толкало их на путь организованной защиты своих интересов, т. е. на путь укрепления центральной власти. Особенно пугали их восстания городских низов — посадских людей, направленные в первую очередь против феодальной аристократии, использовавшей свою власть и влияние для эксплуатации населения. Только крепкая власть, к тому же освященная вековым авторитетом церкви и самой истории, могла прочно охранить интересы класса феодалов в целом, а значит, и интересы крупных феодалов.
Размах борьбы феодальной аристократии против монархии был, таким образом, ограничен даже со стороны ее собственного социального сознания. Удельная фронда была лишь одним из слагаемых среди тех политических сил, которые могли противостоять самодержавию, могли добиваться ограничения власти монарха.
Ни один из этих социальных слоев в отдельности не мог бы добиться своих целей.
Титулованные уже не обладали достаточным политическим могуществом. Дворянство им еще не обладало. Посадская верхушка также была слишком слаба. Церковь, при всем се духовном и экономическом могуществе пе имела собственной военной силы.
Именно в объединении политических сил, стремящихся ограничить власть самодержца, или, как выражался Грозный, «восхитить» ее, таилась большая и вполне реальная опасность — опасность того, что единовластие останется лишь номинальным. Самодержавие не могло бы ни появиться, ни укрепиться без того инструмента принуждения, который сумела создать окрепшая царская власть, т. е. без опричнины.
Признание того, что опричнина является конкретно-исторической формой объективного исторического процесса, в свою очередь ведет к пониманию, что исторические деятели того времени, в том числе и облеченные высшей властью, вольны были создавать и отменять те или иные политические учреждения, давать им наименования, хотя бы самые произвольные, каким и является наименование «опричнина», что они могли по-всякому, в том числе и весьма театрально, обставлять создание этих учреждений, что они могли формировать и изменять их личный состав, но что они не могли ни породить своей волей, ни отменить объективное историческое развитие.
Смешение внешних проявлений объективного исторического процесса с его сущностью порой сказывается в оценках событий, связанных с учреждением опричнины и с ее так называемой отменой. И то и другое нередко изображается как волевые решения царя, продиктованные главным образом субъективными причинами.
Для того чтобы правильно понять действительную сущность опричнины, необходимо расстаться с некоторыми традиционными представлениями о ней. Прежде всего это касается представления о том, будто опричнина и в самом деле разделила («рассекла») государство на две части («на полы»).
Основоположником такого толкования опричнины является опять-таки сам ее творец — царь Иван Васильевич Грозный. Именно он на начальном этапе осуществления своего замысла представил дело так, будто, убегая от измен и преследований со стороны бояр, он отделяет для себя небольшой удел — «опричнину», а боярам, воеводам и всем приказным людям оставляет в управление все остальное огромное государство — «земщину»
Впечатлению о разделении государства на две части — опричную и земскую — способствовало и то, что царь действительно выделил себе «особный» двор, отдельно «испоместил» поначалу своих опричников на земле, создал отдельные опричные полки, устроил у себя в Слободе опричные приказы. Опричники были одеты в отличающее их от прочих служилых людей одеяние и пользовались особыми привилегиями. Нет поэтому ничего удивительного в том, что современники увидели в опричнине некое разделение государства.
