После случившегося в новогоднюю ночь, Полина впала в глубокую депрессию. До того ее жизнь в последнее время, даже на фоне ужасов войны, имела довольно прочное логическое обоснование, стержень – вынашиваемый ребенок. Теперь этого стержня не стало. Хотя по сравнению с теми, кто в ту ночь погиб, или стали калеками, она отделалась вроде бы легко. Ну, подумаешь, потеряла не родившегося ребенка. Такое и в мирное время случается, и не в стрессовой обстановке. А тут, когда каждый день люди мрут от завезенного дутовцами тифа, привозят хоронить казаков, погибших в боях с красными… Ее горестное, упадническое настроение после скорой выписки из госпиталя, многие окружающие считали бабьей блажью. Чтобы хоть как-то уйти, отстраниться от гложущих ее сознание дум, Полина пошла служить сестрой милосердия в тот самой госпиталь, в котором лежала, тем более, что и идти-то ей больше было некуда. Близкую подругу и ее семью она тоже потеряла. Ее взяли с радостью, так как убыль в медперсонале была почти как на фронте. Многие сестры и санитары заражались тифом от больных и ложились сами. Армейский госпиталь располагался в бывшей школе семиреченской станицы Урджарской. За тяжелой и грязной работой Полина действительно постепенно «отходила» душой. Молодой организм выздоравливал, помогая восстанавливаться и психике. Она ни минуты не забывала об опасности заразиться тифом, постоянно меняла и стирала свое белье, умудрялась даже в походно-госпитальных условиях более или менее регулярно мыться. Когда в один из погожих предвесенних дней Иван приехал в госпиталь проведать жену… Полина, не улыбавшаяся с самого Нового года, даже когда он навещал её, сейчас вдруг широко, совсем как раньше улыбнулась, подбежала и обняв, зашептала ему на ухо:
– Пойдем… мне сестра-хозяйка ключ от кладовки оставила. Пойдем скорее… я так соскучилась по тебе…
Впервые за почти два месяца, минувшие с той вьюжной ночи, она захотела его – жизнь брала свое.
Здесь же при госпитале подвизался Ипполит Кузмич Хардин. Его разум помутился, но время от времени он как будто становился прежним, говорил разумно, узнавал знакомых, вроде бы все помнил, горевал о жене с дочерью, раздобыв письменные принадлежности и бумагу, что-то писал… Но, затем вновь происходил непонятный сбой и он впадал в состояние тихого умопомешательства. Лечить его было и некогда и некому. Но в госпитале его кормили и не гнали. Конечно, персональный уход за ним в свободное время осуществляла Полина. Однажды Ипполит Кузмич, проснувшись среди ночи, начал ее звать. Дежурила другая сестра, но купец был так настойчив, что она разбудила Полину. Когда та, наскоро одевшись, пришла, он вдруг накинулся на нее с упреками:
– Что это такое, Поленька?! Немедленно отпишите своему батюшке Тихону Никитичу. Он мне задолжал. Да-да, сто пятьдесят пудов пшеницы. Задаточек соизволил получить, а хлебушек-то так и не прислал. Нехорошо, напомните ему, я ждусс!..
С большим трудом Полина успокоила Ипполита Кузмича, которому, видимо, привиделся сон из фрагментов прошлой жизни, и в его сознании перемешались и сон, и явь. На следующий день купцу стало хуже, он без видимых причин отказывался от пищи и почти не вставал… Встал опять неожиданно в ночь, когда дежурила Полина и заговорил с ней твердым «разумным» голосом:
– Поля, милая, что-то жгет меня изнутри постоянно, и голова… давит как обручем. Мне, наверное, тут не выжить. Да и жить-то уж ни к чему, – купец запахивая больничный халат опасливо огляделся и, убедившись, что их никто не слышит, тем не менее, говорил понизив голос. – Ближе вас у меня теперь на свете никого не осталось. Вы одна как-то связываете меня с прошлым… Помните, как вы любили во дворе нашего дома с Лизой на качелях качаться… Впрочем, извините, не стоит сейчас вспоминать то, что безвозвратно ушло. Работал, копил, дочку растил… – купец замолчал, явно в преддверии очередного приступа рыданий. Полина хотела его успокоить выразить сочувствие. Но Ипполит Кузмич жестом остановил ее, и, преодолев миг слабости, вновь заговорил твердо. – Поля, у меня есть деньги, золото и серебро, они в поясе, который сейчас на мне. Боюсь, когда я опять впаду в беспамятство, его могут с меня снять. Возьмите его себе, вам они еще пригодятся, а мне… мне уже ничего не надо, смерть близкую чую. Да и сам уж хочу скорее туда… к Машеньке, к Лизочке. Потому и спешу распорядиться тем, что у меня осталось здесь. Товар что я вез, пусть приказчики разделят и бумажные ассигнации тоже. И это еще не все. Я имею немалый вклад в Русско-Азиатском банке в Харбине. Помните, у меня служил некий Петр Петрович Дуганов? Он часто бывал в нашем доме. Так вот, он сейчас служит в том банке. Я составил завещание, в котором объявляю вас моей наследницей. Завещание тоже в поясе. Здесь нет нотариуса и его невозможно заверить. Но я написал письмо Петру Петровичу, в котором обьясняю все случившееся и прошу его вам помочь. Он знает мой почерк и должен вам поверить. Если вы сможете добраться до Харбина, обратитесь к Дуганову, он должен засвидетельствовать мою подпись и печать. Петр Петрович порядочный человек и вас наверняка вспомнит, да и мне немало обязан… Эх, как же это мерзко умирать в такой вот… и семью не сберег, и сам…
