На кое-как очищенных от снега запасных железнодорожных путях вблизи семипалатинского вокзала стояло несколько десятков пульмановских вагонов, теплушек, полувагонов, платформ. На платформах стояли зачехленные орудия, полевые кухни, у теплушек дымились печные трубы и оттуда доносились людские голоса. С них спрыгивали, или, наоборот, в них забирались люди в шинелях, полушубках, папахах. Едва ли не половина теплушек были превращены в передвижные конюшни. Оттуда слышался лошадиный храп, перестук копыт, изредка ржание, туда носили тюки прессованного сена. В пульмановских вагонах помешался передвижной штаб и всевозможные службы формируемой «Партизанской» дивизии: снабжения, контрразведка, «вагон смерти», в котором содержались арестованные. На вагонах, теплушках, даже на жерлах орудий – всюду надписи белой краской большими буквами: С нами Бог, и атаман Анненков!
К атаманскому вагону подскакал и осадил коня казачий офицер в черных папахе и полушубке, перетянутый ремнями портупеи.
– Хорунжий Решетников, прибыл по распоряжению брата-атамана! – скороговоркой поведал он о цели своего прибытия двум сумрачным часовым в тамбуре вагона.
– Решетников, к атаману! – приоткрыв дверь из тамбура внутрь вагона, прокричал один из часовых. Оттуда что-то ответили. – Проходи брат-хорунжий, – часовые расступились.
Степан, звеня шпорами, проследовал помещение, где располагались всевозможные порученцы, и оказался в походном кабинете атамана.
– Брат-атаман!.. – Степан резким движением бросил руку с висящей на запястье ногайкой к виску, собираясь доложить по форме принятой в Партизанской дивизии.
– Вольно, – прервал его на полуслове атаман и, поднявшись из-за небольшого стола, пошёл навстречу, протягивая руку и приветствуя по-казачьи. – Здорово живешь, брат-хорунжий.
– Здравия желаю, – Степан с почтительным благоговением пожал небольшую, но твердую как сталь ладонь атамана.
Анненков выше среднего роста, худощав, на его удлиненном лице в неопределенной пропорции сочетались черты его русских отца, деда, цыганки матери, бабки француженки… Так вот, его лицо в первую очередь благодаря сочетанию некрасивости и выразительных, «сильных» глаз, производило незабываемое впечатление. Своим гипнотическим взглядом, он, казалось, пронизывал собеседника насквозь.
– Раздевайся, садись Степан Игнатьевич. Как дела в сотне?
Степан, было, присел на предложенный стул, но тут же вскочил и принялся торопливо докладывать:
– В наличии восемьдесят два человека, все здоровы, карабины и шашки исправны, патронов по сто – сто двадцать штук на человека, сухой паек в переметах на двое суток. Лошади все здоровы, подкованы и готовы к маршу, фуража на трое суток…
– Ладно… хорошо, – перебил доклад атаман. – Ты чего встал-то? Садись брат… и сними полушубок. Вспотеешь, тут натоплено, а потом на улицу, на ветер, прохватит. А нам, сам понимаешь, сейчас болеть никак нельзя. Я не сомневаюсь, что в твоей сотне все в полном порядке. У тебя ведь настоящая фронтовая закалка. Я тебя, брат, вот зачем вызвал, – атаман вновь сел, и мельком взглянул на карту, лежащую на столе. – Ты же недавно к себе на родину ездил, в Усть-Бухтарму. Много слышал о твоей станице, но вот побывать ни разу не пришлось.
– Так точно, брат-атаман, – отчеканил Степан, пожирая Анненкова преданными глазами.
– Вот что, брат-хорунжий, мне очень не нравится, что в нашей дивизии так мало твоих земляков. Начальник нашей комендантской команды из Усть-Каменогорска докладывает, что с Бухтарминской линии почти нет добровольцев. Мы несколько новых полков разворачиваем, и с учетом того, что наша основная база сейчас третий отдел Сибирского войска, то я хочу сформировать полк, целиком состоящий из казаков вашего отдела. Понял меня?
– Так точно, брат-атаман! – несмотря на предложение Анненкова Степан не садился, а продолжал стоять по стойке смирно, так и не сняв полушубка.
– По всей видимости, Верховный скоро объявит о призыве казаков второй и третьей очереди. Без этого никак не обойтись. Вот я и хочу, пока из ваших станиц их не призвали, там провести разъяснительную работу и сформировать несколько новых сотен. Твоя-то станица самая большая, я думаю, она одна сотни две, а то и больше выставить может. Как думаешь, брат-хорунжий?…
