Общий хохот окончательно сконфузил бедного сонного артиллериста.
- Да что вы ему верите! - оправдывался он. - М-р был сам в одном сапоге и с переполоху шашку надел через левое плечо, а туда же смеется, что я в темноте принял его за фейерверкера.
- Что же ты так в одном сапоге и был во время тревоги? - спросил сотник.
- Понятно, нет, - отвечал гардемарин, - вижу, что все спокойно, крикнул Хрящатого и стал надевать другой сапог, а надеть впотьмах такую махину нелегко! - И он при этом показал действительно длиннейшие сапоги, четверти полторы выше колен. - В это время, - продолжал он, - с аванпостов раздалось выстрелов пять, а так как снимать легче, чем надевать, я снял оба сапога, схватил берданку и побежал с Кочв-м на аванпосты; изодрал ноги, как черт знает что, теперь не знаю, как пойду завтра в горы.
- Вот, охота пуще неволи, шляться по горам! - заметил, зевнувши, сотник.
- Ты, кавалерия, этого удовольствия не понимаешь, да потом и против цинги полезно; у меня, брат, ноги пухнуть стали.
- И для чего это моряков сунуло в степь? Решительно бесполезный народ на суше, - поддразнивал артиллерист.
- Решать этот вопрос не твоего ума дело, - огрызнулся моряк.
- Цыц вы, ребятишки, - шутливо крикнул комендант, - чем спорить, лучше выпьем, закусим, да и на покой.
На столе уже стоял сыр, холодная говядина и неизменные сардинки.
Комендант нагнулся и вытащил из-под кровати бутылку, в которой был коньяк, теперь замененный водой.
Артиллерист не выдержал и фыркнул. Сотник засунул оба свои громадные уса в рот и еще сдерживался. Гардемарин начал надуваться от внутреннего смеха и ежеминутно готов был разразиться хохотом.
Комендант налил воображаемого коньяку в стакан и ахнул, но так комически, что вся публика разразилась гомерическим хохотом. Гардемарин, лежавший на табуретках, хохотал до того, что табуретка выскочила из-под ног и он слетел на пол; комендант, не знавший виновников опорожнения бутылки, переводил свой недоумевающий взгляд с одного на другого. Наконец публика успокоилась и трое виновных покаялись.
- Ну, что теперь делать? - спросил комендант. - Посылать поздно.
- Как поздно? - зарычал казак. - Всего половина первого, армяшка должен открыть, вы только скажите, что для вас, а не отпустит, так... - И казак докончил жестом, проведя рукой по нагайке, висевшей рядом с шашкой.
- Ну, так пошлем, - согласился комендант.
- Нет, господа, позвольте уж мне устроить маленькую пирушку, так как я сегодня в изрядном выигрыше, - отозвался Александр Иванович. - Я пойду к армяшке и притащу, что у него есть лучшего.
Предложение его было встречено общим одобрением.
- Черт знает что, как ни бьешься - к вечеру напьешься, - с видом покорности к предопределениям судьбы произнес артиллерист и вышел из кибитки вслед за командиром охотников.
Темная звездная ночь окутывала своим мраком все окружающее. В нескольких шагах от кибитки, в редуте, едва виднелся силуэт артиллериста-часового.
В воздухе царила мертвая тишина; только где-то далеко кричал шакал, подражая плачу ребенка; крик этот то приближался, то удалялся, смолкал на минуту и снова проносился в воздухе, раздражая нервы молодого человека, стоявшего на краю обрыва.
Под ногами у него, в долине, светился огонек потухавшего костра; он то вспыхивал и своим красным пламенем на мгновение освещал арбу, казавшуюся фантастически высокой, то потухал и едва выделялся светлой точкой в общем мраке.
Но вот до слуха артиллериста донесся голос Александра Ивановича:
- Ну вставай, что ли!
Как-то странно звучал этот голос из мрака, из глубины нескольких десятков сажен, доносившийся на вершину холма. Снова послышался тот же голос:
- Лучше вставай сам, а то подыму нагайкой! Ну же! Прошло несколько времени, и до слуха подпоручика донесся короткий сухой звук: шшлеп, шшлеп и недоумевающе болезненное восклицание: "А-а, ой!" - это Александру Ивановичу удалось наконец разбудить армянина.
- Пойти разве, помочь ему нести бутылки, - пробормотал артиллерист и стал осторожно спускаться по крутой тропинке, извивавшейся в темноте беловатыми зигзагами. Он прошел уже добрые три четверти пути, как вдруг услышал издалека донесшийся окрик аванпостного часового: "Кто идет?" Через мгновение тот же оклик, но уже повторенный беспокойным голосом и затем тррах, тах-тах, тррах! - четыре выстрела гулко загремели в ущелье, перекатываясь по горам и повторяясь бесконечным эхом Бендессенских холмов.
