ГЛАВА I
Царская тризна. – Состязание борцов
Римский царь Сервий Туллий справлял тризну по своему умершему, только что похороненному зятю, мужу дочери[1].
Перед царским склепом на просторной луговине сада происходил многолюдный пир.
Сумрачно сидели[2] римские вельможи, одетые в траур коричневого цвета, вокруг столов под навесом огромной палатки.
Седовласый царь насупил густые брови и низко потупил кудрявую голову, темя которой, вместо тоги или диадемы, теперь было покрыто четырехугольною шапочкой черного цвета с медным острием на вершине этого усеченного конуса.
Лицо царя было угрюмо; руки раздраженно теребили темную ткань, из какой состояла вся его одежда.
С ним рядом сидел верховный жрец Юпитера, фламин Виргиний Руф, тоже имевший головным убором черную шапочку, но другого образца, – круглую, с пуговкой, от которой висела льняная лента.
Виргинию Руфу было уже за 70 лет. Одна его дочь успела умереть, состарившись в весталках седовласою жрицей, давно отрешенною от жертвенника на покой за выслугою срока; другая дочь умерла тоже не молодою, замужем за Вулкацием, ставши матерью Марка, дружного с Тарквинием, зятем царя.
Сын Руфа убит в одной из разных войн и внутренних смут, каких в Риме тогда было немало, но до этого он успел жениться, вскоре овдовел, и оставил после себя Руфу второго внука, которого звали, как и деда, Децим Виргиний Руф, лишь с прибавкою Младший.
Участвуя в царской тризне, Фламин старался казаться спокойным и серьезным с подобающею его сану величавостью, но глаза его украдкой сверкали ехидством, а губы осторожно ухмылялись, как будто он рвался, но не решался, высказать тайную мысль:
– Без меня вы, добрые люди, тут ничего не поделаете, не обойдетесь.
И старый жрец временами бросал мимолетные, но выразительные взгляды на царского зятя Люция Тарквиния, сидевшего недалеко от него, через два каменных кресла, которые находились у стола пустыми, потому что занимавшие их в начале пира тризны вельможи, – зять Фламина Руфа по дочери Вулкаций и его друг фламин Януса, Тулл Клуилий, – не сошедшиеся во мнениях о причине смерти царского зятя Арунса, в пылу горячего спора слишком обильно чествовали душу умершего юноши винными возлияниями.
Разглагольствуя с отчаянной жестикуляцией, эти охмелевшие люди почувствовали, что им в палатке стало душно, тесно, поднялись с каменных седалищ, отошли ко входу, и прислонились там к поддерживавшим навес деревьям, каждый призывая в бессвязном бормотанье свидетелями верности своего мнения богов, какие помещены тут на время пира в виде грубых статуэток из пестро-раскрашенной глины.
Спор задорных, выпивших лишнее, стариков с минуту на минуту разгорался хуже, грозя закончиться дракой, но главные участники тризны помешали этому: – все вельможи с царем встали из-за стола, вышли из палатки, и приказали начать состязание борцов, – на этот раз не гладиаторов, а выставленных частными людьми, каждым от себя, из усердия к памяти умершего царевича, безразлично, – рабов или свободных[3].
Отведенное для состязания место за склепом у садового забора ярко осветили кострами и факелами, а усевшимся на ковры и камни зрителям завершительного акта тризны подали угощение из разных плодов и медовых сластей.
Все шло обычным в таких случаях порядком, по правилам, заведенным исстари. Бился невольник Вулкация с невольником Клуилия; бился невольник Турна с невольником Тарквиния; такое состязание поручали парам, о которых знали, что эти люди между собою не враги, чтобы они бились без злобы.
Третьей парой вышли люди благородного происхождения, – внук Руфа Виргиний и сын Скавра Арпин.
Эти юноши были между собой задушевные друзья; их старшие – заклятые, фамильные враги.
