Серое двухэтажное здание, к которому вела аллея розовых кустов, служило в Диньдоне пристанищем образования и законности. Граница пересекала здание по горизонтали: в первом этаже помещалась городская школа, второй занимал полицейский участок. Такое соседство считалось большой удачей.
Во-первых, учащиеся находились под неусыпным надзором полиции, что способствовало поддержанию в школе более или менее удовлетворительной дисциплины. Во-вторых, деятельность полиции, протекавшая на глазах подрастающего поколения, с точки зрения городских властей воспитывала в нем надлежащее уважение к правопорядку, а с точки зрения родителей — необходимое каждому гражданину умение обходить закон. В-третьих, непосредственное общение полицейских со школьниками расширяло кругозор и повышало культурный уровень последних. Например, полицейский Филипа научил старшеклассников курить. После этого он перестал тратиться на сигареты: ему вполне хватало тех, которыми его угощали благодарные воспитанники. Наконец, единая крыша над участком и школой позволяла обходиться одним общим карцером, что благотворно отражалось на городском бюджете.
Здание выглядело необычно. Пологая железная лестница по диагонали перечеркивала фасад. Пересекая окна, она существенно затемняла классы, но в то же время оказывала школярам большую услугу, демонстрируя во время уроков всех, кто шел в участок или выходил из него. Места в классах, подобно театральным ложам, ценились в зависимости от того, насколько хорошо с них была видна лестница. Провинившихся ребят учителя сажали таким образом, что лестницы они вообще не видели. Это было очень суровое наказание.
Появление аптекаря было отмечено восторженным ребячьим криком:
— Пилюлю ведут! Пилюлю ведут!..
Этот радостный клич провожал Моторолли, пока он поднимался по гулким железным ступеням. В другой раз аптекарь сумел бы постоять за себя, но сейчас он был выше пререканий с несовершеннолетними. Ему казалось, что он поднимается на эшафот, а внизу кричит тупая разъяренная толпа…
На верхней площадке лестницы остатки мужества окончательно покинули Моторолли. Его нога автоматически поднялась и, не нащупав очередной ступеньки, беспомощно повисла в воздухе — дальше, словно бездонная пропасть, зияла открытая дверь участка. Полицейский легонько подтолкнул замешкавшегося аптекаря, и Моторолли шагнул навстречу судьбе…
Полицейские участки всюду на одно лицо. Очевидно, это делается для того, чтобы человек, неоднократно имевший дело с полицией, попадая в участок, чувствовал себя в привычной обстановке. А может быть, у главных полицейских управлений просто не хватает фантазии. Так или иначе, но участок в Диньдоне не представлял исключения.
Довольно большую комнату, стены которой были окрашены в какой-то неопределенный цвет, перегораживал солидный деревянный барьер. Он делил ее на две неравные части: большая предназначалась для блюстителей закона, меньшая — для остальных граждан республики. Глядя на дубовые доски барьера, можно было подумать, что закон в Диньдоне необычайно хрупок и его нужно постоянно ограждать от неосторожных прикосновений жителей. На самом деле это была совершенно излишняя предосторожность, так как горожане с необыкновенным единодушием избегали личного общения с законом. История города не помнит случая, чтобы кто-нибудь добровольно пришел в участок.
Войдя в комнату, оробевший аптекарь прежде всего заметил чью-то надменную физиономию, свысока глядевшую на него. На всякий случай Моторолли вежливо поздоровался и только тогда сообразил, что обращается к портрету президента республики, висевшему в простенке между, окнами. Как ни странно, но в ответ послышалось любезное приветствие. Моторолли чуть опустил глаза и увидел комиссара, стоявшего под портретом. На лице полицейского чиновника было написано неподдельное удовольствие.
— Проходите, дорогой Моторолли, — говорил комиссар. — Располагайтесь удобнее. Вы ко мне надолго…
«Надолго… Радуется, гусь проклятый, — подумал аптекарь, отводя глаза. — Зацепил и рад…»
— Рад, очень рад, — будто читая мысли на расстоянии, продолжил комиссар. — Вы себе не представляете, с каким нетерпением я вас ждал…
