Со сцены раздался возглас:
— Ой, опоздал, народ уже собрался!
Из-за занавеса выскочил паренек в военном, с чубчиком, непрерывно спадавшим на живые весёлые глаза.
Ему захлопали. Все знали редактора живой газеты — Самсонова — забияку, лихого кавалериста, острослова.
— Помилуй бог, говорил дедушка Суворов, одна нога там, другая здесь, — продолжал редактор. — Кто «поздно приходит, тот сам себе шкодит», — сказали польские паны, когда проспали Киев и им наклал Семен Михайлович Буденный по шее. Не хотел я быть похожим на панов и бежал к вам сюда из самого Термеза что есть духу. Полтораста верст оттопал. Скакал во всю ивановскую. Так басмач не удирает от клинка нашего Гриневича: Уф!
Услышав фамилию боевого командира, бойцы охотно похлопали и пошумели.
— А теперь привет вам от Термезского гарнизона! Братишки вам кланяются и желают боевых успехов.
Все снова зааплодировали.
Демонстративно утираясь носовым платком, Самсонов скомандовал:
— Занавес!
Мешковина раздвинулась.
— Редколлегия, вперед! Смирно! Оглушительно топая и поднимая столбы пыли, вышагивая, по-гусиному, на сцену вышли четыре красноармейца. На груди каждого висел лист картона с буквами, так что когда бойцы встали в ряд, зрители смогли прочитать:
«По бас-ма-чу!»
Страшным голосом Самсонов скомандовал:
— По коням!
Члены редколлегии лихо вскочили верхом на табуретки и всем своим видом старались показать, что сели в седла и скачут, как заправские кавалеристы.
— Ударим по басмачу!
— Ударим! — хором рявкнули члены редколлегии.
— Пиши протокол, секретарь! — продолжал Самсонов.
Из-за кулис выбежал типичный армейский писарь с наклеенным красным носом, с большим листом оберточной бумаги и палкой вместо пера.
Кто-то из зрителей подал реплику:
— Ишь ты, и на представлении заседанья! Послышались смешки. Крикнули: «Не мешай слушать!»
Самсонов вышел на авансцену и обратился к зрителям:
— Товарищи, оружие к бою! Потому сейчас контру всякую показывать в газете буду. Народишко хитрющий, опасный.
Он отбежал на цыпочках к рампе, и одновременно на сцену ввалились шутовски разодетые белогвардейский генерал Деникин, банкир в картонном цилиндре, британский лорд, похожий на раскормленного быка, и тип, долженствующий изображать то ли купца, то ли деревенского кулака. За руки и за ноги они волокли по полу толстого эмира в шелковом халате, в чалме с бумажными звездами на груди. Размалеванные физиономии всех действующих лиц превращены были в отталкивающие зверские маски, обильно уснащенные усами и бородами из топорщащихся во все стороны конских волос. Зрители остались очень довольны маскарадом, и когда вся компания принялась танцевать гопака вприсядку, раздались громкие аплодисменты.
— Жми, буржуи! — грохотали бойцы.
Хором, на мотив распространенной частушки «Эй, Самара, качай воду» представители контрреволюции визгливо затянули:
В Бухаре сидели мы,
Жрали мы, жирели мы,
Много там нахапали
Награбили, награбили!
Пение и танцы резко оборвались. Вся компания вдруг понурила головы и уныло хором простонала:
— Увы, схлопотали мы по морде.
На сцену выскочил зверовидный, увешанный оружием басмач. Он был так реален и правдоподобен, что бойцы встрепенулись и дружно ахнули. Тотчас же все завопили: «Бей его!»
Эмир бухарский начал танцевать нечто вроде «кэк-уока» в обнимку с басмачом, и хор заверещал:
Гей, басмач мой, подбодрись.
Храбро с красными дерись.
Вот патроны, получай,
Да гляди, не подкачай.
Скрывшийся было за кулисами английский лорд появился снова, волоча большой кошель с золотом и деньгами.
Суя пачки денег, он лез целоваться с басмачом, подвывая:
— Басмаченька ты наш очаровательный, надежда ты мирового капитала, бери, бери деньжат-то. Бей окаянных большевиков.
И хоть представитель мировой буржуазии окал, как истый волжанин, красноармейцы подняли шум и свист. Послышались крики: «Долой буржуев, долой кровавый капитализм!» На сцену полетели окурки, кусочки засохшей глины.
Тогда буржуй повернулся к зрителям, отвёл от лица в сторону бороду и усы и, обнаружив круглое курносое лицо, недовольно сказал, всё так же напирая на «о»:
