Он спросил:
— Дедушка Пармен, ты говорил, что тунгусский язык самый древний. Так это?
— Истинно, — подтвердил Пармен. — Вначале был ведический язык, от него пошел древнерусский и тогда же тунгусский. Ведь не все ушли, когда холода наступили, некоторые прижились, в шкуры обрядились, привыкли мясо зверей есть, чтобы выжить, и от них произошли эвенки, сохранили древний язык ариев. Язык этот как роза был, любой оттенок мог передать, одних падежей около семисот, а сегодняшний русский и третьей части мыслей говорящего не передает. Подсунули нам Кирилл с Мефодием забаву, чтобы их писания легче читались. Вообще поглупел человек с тех пор. Не можешь высказаться полно — кто поймет? Тут тебе и раздоры от непонимания, тупики развития и вообще сплошные глупости человеческие. Ни строгость человека не держит, ни заветы, ни религия…
Тропа сузилась, и Кронид занял свое место за Парменом. Вынужденное молчание Кронид употреблял на обдумывание услышанного. Ему нравилось это, даже втайне он не сетовал на трудности пути и жесткие условия похода.
Второй год они расхаживают по стране. Исходили саму Русь, побывали в Зоне, ушли за Урал, теперь вот сибирские ели машут над ними опахалами.
Что заставляло Пармена избирать такие маршруты, Кронид не выспрашивал, повинуясь старшему по привычке. Ему одинаково нравилось в Мещере и в верховьях Пелыма, у горы Пайхой, и здесь, в верховьях Котуя. Кругом неповторимые картины, а дух всюду единый. Так ощущал Кронид, и Пармен с ним соглашался.
Запоминай, — наставлял Пармен.
Едва они покидали места посещения, там обязательно случалась беда: затопило мещерские луговины, Пелым стал заливом, Пайхой превратился в остров. Будто спешили они расставить вешки к приходу большой воды. Прощаясь с такими местами, Пармен вздыхал часто, и Кронид мог расслышать сквозь вздохи: «Ох, негоже, негоже, рано как…»
Однажды он не выдержал и спросил:
— Дедушка Пармен, ты чего-то боишься?
— Нет, внучек, не боюсь, нельзя мне бояться, однако же поторапливаться надо.
И стал замечать Кронид, что на привалах старик кривится от горячей пищи. Научившийся у Пармена различать целебные травы, отыскивать съедобные и лечебные коренья, он делал отвар Пармену, и тот пил его молча, прятал глаза и боль гнетущую прятал. На Пелыме они застряли дней на пять без движения: смотритель маяка отпаивал старика козьим молоком. Пять дней излечения —. маловато, но Пармен велел собираться в путь.
Их не трогал лесной хищный зверь — почти не водилось такого, не обижали встречные люди — развелось путешественников, казакам было достаточно показать документ, подписанный Гречаным, где говорилось: податели сего по личному распоряжению президента обследуют территории, пригодные для поселений. Печать, подпись.
Был такой разговор у Пармена с Гречаным. Только не о поселениях, а о критических зонах, где как раз людей отселять придется. Три года назад первым заговорил об этом Судских, его поддержал Момот: потепление началось вместе с таянием арктических льдов, затопление европейских низин последует сразу. Что примечательно: затопило Голландию, дочерна выжгло Австралию, провалилась Тюменская область, на той стороне над Америкой нависла засуха, будто стекала вода на одну сторону, в Европу и Азию. В Китае из-за недостатка земель разразилась гражданская война, еще и мор непонятного происхождения, выкосило три четверти населения. Жалели бедных китайцев, вчерашних непримиримых врагов. Один Жирик, как всегда безжалостный в оценках, высказался: «Что вы там сюсюкаете, что бормочете о жалости? Тогда дайте им денег, хлеба, пустите жить в Россию. Зачем эти розовые пузыри? Скажите честно: не было бы счастья, да несчастье помогло. Скоро и мы все утопнем, так лучше о себе позаботиться!»
Давнее желание Пармена посетить святые места совпало с решением президента определить годные для жилья районы Сибири. Он не особенно следил за маршрутом ходоков, не удивлялся его переменам. Пусть ходят во здравие. Совестился он, что забыл о своих прежних побуждениях вернуть истинно славянскую веру. Не в то время затеял он пересмотр духовных позиций, у Всевышнего свои планы и виды на живущих. Он сам ставит опыты, сам ошибается и букашкам его божьим в серьезные дела влазить не след.
