— Эх, Ваня, Ваня, — хмыкнул Судских, прикрывшись ладонью. — Не тем боком подрумянился ты в нашей духовке.
Иван выпучил, глаза, а Судских перешел на жесткий тон:
— Шашкой махать, когда она под рукой, всяк умеет. А не боязно поскользнуться на ровном месте, пугая учителей?
— Так это вы меня пугать надумали? — упер руки в стол Иван.
— Сиди! — осадил Судских. — Ты мне даже стул не предложил, чаек попиваешь, засранец эдакий, недоучка хренов, а замахиваешься на неподвластное! До тебя здесь не один начальник сковырнулся только потому, что считал себя властителем тайн!
Таким Иван никогда не видел Судских. И вряд ли кто видел. Бывший шеф постарел, стал суше фигурой, и сухость его слов вспыхнула от нечаянной искры Ванечки.
— Запомни, Ванятка, меня раньше мало интересовали посты, а теперь вовсе. Место мало красит человека. Как был ты для меня Ваняткой, так и остался. Поэтому с пустяками не беспокой, никаких отчетов я составлять не буду.
«А не пугнуть ли его на самом деле?» — загорелся Судских.
Не прощаясь, он встал, зыркнул глазами и покинул кабинет, а Бурмистров никак не мог сообразить, как из стакана переместился на бумаги кружок лимона? Не мог он задеть стакан — чай на месте…
Горячность никогда не была в характере Ивана Бурмистрова, и возмущение Судских он воспринял как факт и только с простеньким выводом: на него обиделся старый человек. Л в чем, собственно, дело? Когда-то он повиновался ему беспрекословно, теперь он желает видеть все винтики закрученными — только и всего.
Ладно, Судских он на время оставит в покое, а за Момота возьмется основательно и неторопливо.
Походив по просторному кабинету, он прикинул, как именно следует бороться с крамолой, чтобы не вмешался президент, не заступался за старых товарищей. Скрип хромачей убеждал его в силе и правильности действий.
Для начала он вежливо пригласил Момота на Лубянку: следует, так сказать, определить политику двух всесильных ведомств.
Момот появился, если так можно выразиться о шестидесятилетием человеке, с ясным взором младенца. Ванечка немного робел перед ним, памятуя прежние давние встречи, но именно преодоление робости в себе казалось ему наиболее важным для успеха.
Возможно, тактика Ванечки принесла бы свои плоды в будущем, но Момот до Лубянки общался с Судских и был с ним согласен: если Бурмистрова не осадить сразу, он натворит дел. Президент вожжи отпустил — ни шпионов вокруг, ни оппозиции внутри, а междуусобной грызней пусть Ванечка занимается самостоятельно.
Момот с послушным видом и Ванечка с открытым лицом.
Бурмистров усадил гостя не к столу, а в кресло в уголке отдыха, сам сел напротив, и беседа потекла. Зачем рядить долго, если факт причастности Момота к убийству Либкина установлен?
— А я пока не слышал, что существует уголовное дело по этому факту. Во всяком случае, в Генпрокуратуре его закрыли сразу за отсутствием улик. Президент не имел претензий.
— Разумеется, — согласился Иван. — Докладывал президенту Генеральный прокурор. По-товарищески.
— Будем откровенны, Иван Петрович, вам нужен компромат?
— Компроматов хватает. Я хочу разобраться по справедливости. Я вообще за справедливость.
«Мельчает народец, — посетовал про себя Момот с ухмылкой. — Теперь уже от сытости главному жандарму страны мерещится революционная ситуация. Логика рассуждений забылась, а рефлексы остались — гавкать надо, а то кормить не будут».
— Георгий Георгиевич, ваши услуги неоценимы, однако наше государство именно благодаря справедливой политике возродилось.
— Которую я повсеместно насаждаю, — за Бурмистрова продолжил Момот с изрядной толикой дурашливости в голосе. — Справедливость, знаете ли, с какой стороны баррикады смотреть. Помните, в прошлом веке диваны в кучу сваливали, пролетки, двери трактиров выламывали — это хорошие люди делали ради справедливости, а плохие со своей справедливостью стреляли в хороших, а потом новые двери ставили и новые диваны покупали.
Бурмистров нахмурился, и Момот поспешил стать серьезным:
— Дорогой Иван Петрович, мне в жизни хватает всего. И любви, и денег, и справедливости. Даже безо всяких постов и привилегий. Только одна моя книга по микросенсорике приносит ежегодный доход в десеть крат больший, чем ваша годичная зарплата. За глаза хватает. Старушкам раздаю. Я не жадный. Тем не менее я оставил тихий уголок, где мог бы написать еще одну дорогостоящую книгу, и, еще раз поверив в торжество справедливости, примчался в Россию. Вы не станете отрицать, что президентом Гречаный стал благодаря усилиям Момота. Я верил. И меня в очередной раз обманули. Президент стал президентом, казаки остались казаками, а россияне — холопами. Я взял на себя миссию, и весьма ответственную — привлечь к ответу тех, кто разворовывал и распродавал Россию в пору безумного Бориски. Все орали взахлеб: «Справедливо! К стенке!» Едва процессы закончились под улюлюканье толпы, меня назвали жестоким, а рыжую команду жалели.
