— Кое-что слыхал в Родниковке, — проговорил Лаврентий. — Вчера, после обеда, там такая история получилась. После базару люди начали разъезжаться. А тут милиционер стал посылать нас возить на ссыпку[28] разверстку. Мы — ни в какую! Тогда он начал грозить. Кто-то возьми да и крикни: «Отопхнить его, хлопцы!» Казаки подхватили милиционера — и в сторону. А он вырвался— да за револьвер, хотел стрелять. Тут все обозлились — мах да и прикончили его. — Он дотронулся до плеча собеседника, добавил: — Оглянуться не успели мы, как нагрянули чоновцы. Поднялась пальба, матушки! Я бачу, что пошел такой саксей-максей, да по коням, гнал их верстов сорок без передышки. Чуть было не запалил.
— Ну вот… — предупреждающе протянул Молчун. — Это только начинается, а там… мы свету не будем рады. Зарежут они нас, ей-бо, зарежут!
Лаврентий глядел на него из-под нахмуренных бровей. Острые его усы мелко подрагивали от нервного озноба, но он уже не возражал куму с такой определенностью, как в начале разговора, а только молча посапывал, не зная, что сказать ему — «да» или «нет»; собирался с мыслями. Не мог он в данный момент решить, к какому берегу надо примыкать — к белым или к красным…
— Ой, глядите, хлопцы, чтобы вы не попали впросак! — вмешался в беседу Наумыч. — Беды не миновать вам, ежели спутаетесь с генералами.
— И такое скажете!.. — недовольно бросил Молчун, — Куда уж хуже нашей нынешней беды.
Старик откашлялся, развел руками:
— Не любо — не слушай.
— Как это? — спросил Молчун.
— А так, — вскинул седые брови Наумыч. — Помните, как в восемнадцатом году зачиналась у нас Советская власть?.. Тогда иное было время, да и то из троицкого восстания[29] пшик получился! Большевики всех к стенке поставили. А теперь и вовсе. Так что не дюже верьте генералам. Лучше ни тех ни других не защищайте. Пусть большевикам мешает кто угодно, но только не вы. Держите себя в каблучке, приглядывайтесь, на чьей стороне правда: к тому потом и пристегайтесь. А сейчас еще дело темное…
— Выходит, ждать, покуда нас удавом задушат? — сверкнул глазами Молчун. — Нет, Наумыч, хоть вы и рассудительный человек, но тут заблуждаетесь. Нам надо в единый кулак сбиться, помочь Хвостикову и начать борьбу с большевиками.
— Эхе-хе-хе, — укоризненно сказал старик. — Хвостик, как сухой хворостик. Только возметесь за него, а он и обломится. Гниль это. А что касаемо большевиков, так я тебе скажу откровенно, Федот. Советская власть мягко относится даже к офицерам, какие не ушли с Деникиным и до сего дня проживают на Кубани. В нашей станице таких с десяток наберется. Да ты сам сотник, а тебя не трогают.
— Что ж, — прервал его Молчун, — в белой армии я не служил. И у нас много таких. Мы еще до революции ушли в отставку. А пленных офицеров, которые были отпущены по домам после разгрома Деникина, забрали же?
— И они жили бы спокойно, ежли бы с Мартыном Гречкой не спутались, не занимались тем, чем ненадобно.
— Погодите, погодите, Наумыч, — Молчун приподнял руку.
— Все едино меня не убедишь! Я вижу и понимаю, что до чего, — отмахнулся старик.
Молчун понял, что спорить с ним бесполезно, обернулся к Лаврентию:
— Поедешь сегодня в монастырь?
— А что там? — насторожился тот.
— Просто, к обедне…
— Не знаю.
— Нет, ты собирайся, — настоятельно сказал Молчун.
Лаврентий, догадываясь о причине приглашения, согласился поехать на богомолье и, проводив Молчуна до калитки, приказал сыну запрячь лошадей в линейку.
Жаркие лучи июньского солнца заливали янтарным блеском широкий двор монастыря. В тени деревьев и под высокой стеной колокольни толпились богомольцы, говорили о засухе. Обедня еще не начиналась. Глухо гудел колокол, и звуки его неслись над густым лесом и бугристой степью.
Богатеи стояли в стороне, толковали о Хвостикове и Врангеле.
Матяш искоса посматривал на Левицкого, державшего забинтованную руку на перевязи из белого платка, отозвал Бородулю и Молчуна в сад, спросил с тревогой:
— Лаврентий знает, кого ждем?
— Нет, — ответил Молчун.
— А я думал…
— Постой, Андрей, — прервал его Бородуля. — Такие, как Лаврентий, нам нужны.
— Мне, конечно, не учить вас, Игнат Власьевич, — проговорил Андрей, — но… он же большевистским духом напитан!
