Были ли у Василевского действительно выношенные консервативные (по его самооценке) убеждения? Полагаю, что нет. Мальчик из хорошо обеспеченной семьи, сын писателя-партийца, он в студенческие годы свысока глядел на сверстников, под одеялом читающих выпрошенную на одну ночь бледную ксерокопию солженицынекого "Архипелага" или хоть Набокова. Голодраное "инакомыслие" вызывало у него разве что снисходительную ухмылку. Если и заглядывал в те книжки, то походя и брезгливо. Его ждали совсем иные вершины. Защитная поза всеведения, принятая в ту пору в кругах сытой советской "элиты" (чтобы и в чистеньких ходить, и на крючок не попадаться), маскировала полное незнание жизни. Из таких-то инфантильных и трусоватых "внуков Арбата", уже примерявших на века пошитые отцовские мундиры, и выпе- стовались впоследствии адепты "консерватизма" и "буржуазности": теперь они выглядели дельными и практичными, оплевывали дела отцов бестрепетно, не утруждая свою совесть, но внутри оставались все теми же бесхребетными конформистами. Предложи им завтра иную возможность гарантированной карьеры, иную освященную властью идеологию (откровенный фашизм, допустим, или же снова атеистический коммунизм) — что останется от их "просвещенного консерватизма"?..
Выйдя от меня, Василевский кинулся по кабинетам — "поднимать народ". Я вынужден был сообщить о конфликте Залыгину и передал ему текст с моими карандашными пометками.
Вскоре он позвал меня в кабинет.
— С этой статьей я согласиться не могу. И не только в тех местах, которые вы указали. Не то-олько! Что они такое пишут про перестройку? Мы журнал перестроечный! Мы не можем от этого отрекаться! Какие такие особые надежды у Василевского на частного предпринимателя? Спросите у него, сколько сам он от этого предпринимателя денег в журнал принес? Я тут набрасываю, потом покажу вам... Надо многое менять!
У дверей залыгинского кабинета уже маячила Роднянекая со своим напарником по отделу критики Сергеем Костырко — прибыли на подмогу Василевскому.
В буфете ко мне подсел Сергей Иванович Ларин, с которым мы немало лет проработали бок о бок в отделе публицистики.
— Напрасно вы так. Андрей долго над этой статьей трудился, со всеми нами согласовывал...
— А вот Залыгин ее, оказывается, даже не видел! Можно ли втайне от главного редактора публиковать программную статью?
— Ну, этот Сергей Павлович... Вам не кажется, что он тянет журнал назад? Нет, правда?.. Ему многое приходится объяснять. Год назад, когда Ельцин разгромил Верховный Совет, Сергей Павлович вернулся из какой-то поездки и стал возмущаться на редколлегии: какое безобразие, палили из пушек в центре Москвы! Но мы растолковали ему, в чем дело, и он вынужден был в конце концов согласиться...
Бедный Залыгин! Ситуация в журнале требовала от него, как я начинал догадываться, мобилизации всего накопленного за долгие годы опыта выживания. Бедный я!
— А в чем, интересно, тогда было дело? — спросил я Ларина. — Разве вам не жалко нищих стариков и старух, которые бросаются по привычке под красные флаги в последней надежде хоть как-то донести свое бедственное положение до власти? До якобы власти, которая нынче по определению ни за что не отвечает...
— Да вы поглядите на ряшки этих митингующих, кто там бедствует!
Авторитет Сергея Ивановича был в моих глазах очень высок. Моложавый, деликатный и застенчивый, как юноша (в свое время я был страшно поражен, узнав, что он успел повоевать на Отечественной и по возрасту годится мне в отцы), когда-то именно он первым встретил меня в журнале и всячески опекал. Работать рядом с ним было одно удовольствие. Прирожденная интеллигентность, ум, начитанность и всеохватная осведомленность (в литературном мире он, кажется, лично знал каждого), терпимость, всегдашняя готовность к бескорыстной помощи, какое-то даже самопожертвование в характере — все это создавало необыкновенно приятную, легкую атмосферу общения, какой я не ощущал больше никогда и ни с кем из сослуживцев.
Я всегда отвечал ему взаимностью. Во всяком случае, старался.
"Дорогому Сергею Ананьевичу в память о наших совместных страданиях в стенах "Нового мира"" — прочувствованно писал он мне на подаренной при первом расставании книжке своего перевода с польского.
