Рекогносцировка внесла ясность. Осмотрев стенки кратера, я убедился, что спуск вполне осуществим: крутизна была даже меньше, чем в кратере Ньирагонго, и это компенсировало дополнительные трудности, связанные с холодом. К сожалению, не удалось заметить особых признаков активности, хотя кое-какие шумы я уловил, в частности хриплые выдох вырывающихся под давлением газов и редкие, слабые взрывы. Кайл сказал, что в прошлом году геологи заметили в жерле багровы пятна расплава. От него же я узнал, что за две недели, проведенные в лагере на склоне вулкана, - с конца декабря 1972 по начало января 1973г., новозеландцы зафиксировали в общей сложности почти три десятка взрывов, причем за каждым следовал шумный газовый выброс продолжительностью от 1 до 6 с.
В целом, с точки зрения риска вулканическую активность следовало считать вполне приемлемой. Потенциальную опасность представляла собой сила взрывов, однако, судя по звуку, их можно было не учитывать в качестве фактора риска. Тем не менее перед спуском в кратер надлежало провести ряд серьезных наблюдений. Я не мог полагаться только на оценки Кайла и его спутников. Во-первых, они наблюдали за Эребусом год назад, а в жизни действующего вулкана год - это большой срок. Во-вторых, их опыт оценки эруптических проявлений был недостаточен. Руководителю полагалось иметь о них собственное представление.
"Самый жуткий поход"
На базу Скотт я возвратился в ошеломленном состоянии... Вообще говоря, ошеломление не проходило с того времени, как в Крайстчерче на Новой Зеландии я встретился с сотрудниками Антарктического отдела УНПИ (Управления научных и промышленных исследований). Меня встретили тепло, я бы даже сказал дружески, и в то же время по-деловому. Хозяева без лишних проволочек отвели меня в зал экипировки, выглядевший полярным вариантом пещеры Али-Бабы: там было все - от белья из специального синтетического материала до меховых шапок и эскимосских "муклуков" (в которые вдеваешься, не снимая обуви), не говоря о брюках на гагачьем пуху, ветронепроницаемых парках, подварежниках, варежках и наварежниках....
Ошеломление не отпускало и во время полета из Крайстчерча до американской станции Мак-Мердо на антарктическом континенте в брюхе транспортного гиганта, оснащенного четырьмя реактивными двигателями, - 3400 км! Посадка на льду замерзшего залива Мак-Мердо. Выйдя из полутемного чрева самолета, делаю, жмурясь от полярного света, первые шаги по паковому льду. Открываю глаза пошире - впереди Эребус собственной персоной... Меня обступают со всех сторон улыбчивые бородачи - новозеландские полярники.
Мы условились, что вертолет поднимет меня на Эребус: я был "вставлен" в график. В ожидании своего срока я провел неделю на новозеландской базе Скотт, скромной соседки (их разделяют всего 3 км) знаменитой Мак-Мердо. Семь дней круглосуточного солнца - чудо, способное очаровать даже такого поборника сна в полной темноте, как я. Оказалось, что полярным летом не хочется спать - не из-за солнца, поскольку можно плотно закрыть ставни домика - нет, просто высокоширотным летом человек испытывает необыкновенный прилив сил. Такое впечатление, будто организм людей, даже не собирающихся зимовать за полярным кругом, предчувствует, что за неделями полного дня неизбежно последует такая же долгая ночь, и торопится запастись жизненными соками.
О полярной ночи я знал лишь из книг и рассказов людей, хорошо с ней знакомых, в частности Поля-Эмиля Виктора * и моих новых друзей-новозеландцев. Может быть, поэтому она так бередила воображение. Жуткое описание антарктической ночи мне вспомнилось после визита к кратеру Эребуса. Надо успеть сделать максимум, пока светит солнце, подумал я. Когда еще вулканологу, занятому полевыми изысканиями, доведется свести личное знакомство со здешними объектами, в частности с Террором? Немного поколебавшись, я спросил, нельзя ли будет предоставить мне вертолет еще на один день, чтобы осмотреть Террор и развеять сомнения относительно его статуса. К сожалению, вертолетное время было расписано на много недель вперед...
