На всю жизнь - страница 19
После ухода Верочки он снова подошел к этажерке, где стояла фотография Галочки и Сережи.
— Не кручиньтесь, Маргарита Васильевна! — голос его звучал как-то особенно мягко. — Скоро вы увидите своих ребят… И, пожалуйста, сообщайте мне, когда приходят весточки из Уфы…
В начале октября Владимир Ильич впервые вышел из квартиры. Маргарита Васильевна не спала всю ночь. Она непрерывно подходила к окну, точно могла разглядеть что-нибудь в осенней тьме. Дождь барабанил в стекла, скрипели деревья. Казалось, что никогда не настанет рассвет.
А в это время на Карповке в конспиративной квартире заседал Центральный Комитет партии большевиков. По докладу Ленина была принята резолюция о вооруженном восстании.
Разошлись поздно ночью. До Сердобольской было далеко, лил проливной дождь. Эйно Рахья, сопровождавший Ленина, предложил переночевать у него в Певческом переулке.
Под утро, смешавшись с толпой рабочих, Владимир Ильич вернулся на Сердобольскую — весь промокший, забрызганный грязью.
— Ну и столица, — шутливо жаловался он, — невозможно выйти без галош, а кто их любит, галоши?!
Прошло несколько дней, и он снова ушел с Рахья. На этот раз заседание Центрального Комитета партии происходило не очень далеко от дома — на Болотной улице. Несмотря на бессонную ночь, Владимир Ильич был бодр, свеж, глаза у него блестели. Посмеиваясь, он рассказывал, как ветром сорвало у него шляпу вместе с париком и как он догонял ее…
И вот пришло двадцать четвертое октября тысяча девятьсот семнадцатого года — последний день последнего подполья Ленина и начало величайшего в истории революционного переворота.
В эти дни Маргарита Васильевна, как она потом вспоминала, все время находилась в безостановочно-стремительном движении. Выполняя задания Военно-революционного комитета, она забывала о сне, об усталости. Участник и свидетель событий, о которых до сих пор пишут сотни книг, она была в огромном белоколонном зале Смольного, когда небывалые, еще не слыханные здесь овации, казалось, потрясли его стены. Стоя на трибуне, Ленин выразительно показывал на часы — хватит, довольно, пора начинать. Но шквал аплодисментов нарастал еще больше. Рабочие, солдаты, матросы, крестьяне приветствовали вождя революции. Многие видели его впервые.
На исходе третьих суток в длинном полутемном коридоре Смольного, забитого людскими толпами, к Фофановой подошла Надежда Константиновна.
— Ты знаешь, Маргарита! Ильич ужасающе устал, едва держится на ногах! Я просто боюсь за него!.. Как хотелось бы на несколько часов в твою тишину… Пока еще у нас нет квартиры…
Действительно, глава правительства огромной страны, на территории которой могли бы свободно поместиться три Америки, еще не обзавелся своей квартирой. По-видимому, он меньше всего думал об этом.
Прием на Сердобольской улице, как написали бы в дипломатическом коммюнике, проходил в атмосфере сердечности. После скромного ужина Председатель Совнаркома удалился в знакомую ему комнату, где так недавно проживал в качестве К. П. Иванова, и после нескольких суток нечеловеческого напряжения уснул в ничем не нарушаемой тишине…
Утром Владимир Ильич с особенным удовольствием подходил к окнам, расхаживал по квартире, постукивая каблуками. При этом он довольно громко напевал излюбленный с юности романс:
После завтрака, уже собравшись в Смольный, он подошел к этажерке с фотографией:
— Маргарита Васильевна! Письма получаете?.. Ну, теперь уж недолго осталось ждать встречи с детьми.
Но события, которые начались вскоре после Октября, отодвинули эту встречу.
Четырнадцать держав поднялись войной на Советскую страну. К лету три четверти территории молодой Советской республики оказались в руках белогвардейцев и интервентов.
Перестали приходить письма из Уфы. Ничего нельзя было узнать о судьбе Галочки и Сережи. Уфу заняли белые.
Как было подсчитано, одна серьезная американская газета успела в течение года пятьдесят семь раз сообщить о «гибели Советской власти», «о разгроме Красной Армии», о том, что «Ленин сбежал в неизвестном направлении».
