— Дуй, ветер, дуй, пока не лопнут щеки! — торжествующе прокричал человек, которого намело бураном.
Рука, вынутая из огромной овчинной рукавицы, оказалась маленькой и горячей. И он весь, когда сбросил с себя полушубок и шапку, тоже оказался маленьким и необычайно подвижным.
На пороге их встретила Сима с самоваром, который она несла на кухню подогревать.
— Это Боев, он писатель, — проговорила она на ходу.
— Да. Сейчас встретил супруга вашего, он сообщил о прибытии. Вот я и зашел. Разрешите представиться: Кузьма Кабанов, актер. Может быть, даже слышали?
В самом деле, фамилия актера показалась Боеву знакомой. Кабанов? В каком он театре? Спрашивать неудобно. Заметив его замешательство, актер пояснил:
— На театре, скорей всего, вы меня не видывали. Я ведь давно ушел. А родом я из деревни Кабановки, что в соседстве с вашей Кандауровкой.
— Он волка убил, даже двух! — прокричала Сима из кухни под торжественное и протяжное пение труб — самоварной и печной.
— Ого! — актер почтительно наклонил голову.
Сима появилась на пороге, размахивая огромным ножом-косарем, которым она колола лучину для самовара.
— Теперь вы считаетесь победителем волчьей степи.
Это тоже прозвучало торжественно, словно она посвятила Боева в рыцари. Актер снова склонил голову.
— В здешнем доме это высшая награда. Я ее не удостоился, хотя не один волк нашел свою гибель от этой руки. Двуногие были волки. Всю гражданскую я здесь провоевал. И теперь пришлось, за коллективизацию.
Вытирая свое полное, хорошо выбритое лицо платком, он легко расхаживал по комнате. Был он небольшого роста, лысоват, но умел казаться величественным. И слова, которые он произносил, тоже казались необыкновенными и величественными. Все это наводило на сомнение насчет руки, от которой погибали двуногие волки. И, вообще, ничем он не походил на бывшего воина.
Сима протянула Боеву нож:
— Идемте колоть лучину.
— Вот видите, какая вам честь, — засмеялся актер.
На кухне Роман спросил:
— Это верно, что он такой, боевой?
— И верно, и неверно. — Сима присела на низенькую скамеечку у самовара. — Конечно, сам он не воевал. Всю гражданскую он руководил фронтовым театром, а после войны играл в городском театре и часто приезжал с бригадой в здешние места. Один раз приехали и узнали, что в Кандауррвке у Волчьего лога зверски убили комсомольца Колю Марочкина. Он был избач и секретарь комсомольской ячейки. Кабанов на похоронах сказал речь, она была напечатана в газете. Он вот как сказал: «Я остаюсь на селе вместо погибшего Коли Марочкина. Пусть не торжествуют враги, я знаю этих гадов, много их погибло в гражданскую от этой руки. Она и сейчас не дрогнет». И еще — насчет, долга интеллигенции перед народом: «Раньше ходили в народ, а теперь мы, выходцы из народа, возвращаемся в народ и возвращаем народу то, что он затратил на нас, на наше образование». Сейчас он заведует избой-читальней имени Николая Марочкина и часто приезжает сюда помогать нашему драмкружку. Так что можно считать, что он, конечно, воевал и все еще воюет. Во всяком случае, он сам считает себя бойцом, и вы понимаете — ему очень интересно жить.
Самовар закипел.
— Жить вообще здорово интересно… — Это Роман сказал нерешительно и только оттого, что ему впервые пришло в голову, будто существует еще какая-то неинтересная жизнь.
Сима, сидя на своей скамейке, ничего не ответила. Тогда Роман осторожно спросил:
— А разве бывает неинтересно?
— Несите самовар, — сказала Сима и сама пошла вперед, чтобы открыть дверь в столовую.
Кабанов стоял у окна и критически рассматривал свое отражение в черном оконном стекле. Не оборачиваясь, он печально проговорил:
— Молодость — это чудесное сказочное зеркало, в котором мы, если захотим, можем увидеть свое прошлое. Но не всегда и не всем это удается, и мы чаще видим в этом сказочном зеркале только самих себя. И тогда настоящее, все, что вокруг, начинает казаться нам уродливым.
— В этом я улавливаю какой-то смысл, — без улыбки сказала Сима. — Это потому, что, наверное, вижу только себя и, кроме того, терпеть не могу философии.
— Какая же это философия? — Актер подошел к столу. — Это брюзжание вам в отместку: не оставляйте меня одного.
