– Крис… останься со мной.
– В том-то и проблема, зеленоглазка, – грустно прошептал человек. – Только оставшись здесь, я могу уйти с тобой таким, какой я сейчас… таким, каким ты любишь меня. Иного выхода нет. Даже ваша магия не может остановить время… лишь обмануть… но за любой обман рано или поздно все равно приходится платить.
– Но ведь мы могли б попытаться, – чуть отстранившись, я вгляделась в его лицо, ища не ответ – я и так знала, каким он будет! – а просто желая в последний раз запомнить, впитать в себя его черты.
– Только не я, – отозвался Крис. – Жизнь научила меня не верить в сказки со счастливым концом. А для того, чтобы чудо свершилось, творящий должен верить в него. Верить – а не пытаться!
– Крис…
– Иллика… Иль… любимая… Его руки соскользнули с моих плеч, и я торопливо отступила на шаг. Не хочу, чтобы он почувствовал мою боль – довольно и того, что я знаю о его рвущемся сердце.
– Иди, – прозвенел, казалось, сам воздух между нами. – Хейя валъди, миа-леройя. Они уже вошли в полосу прибоя. Иди… и не оглядывайся.
– Хейя вальди, май-лари.
– Та-айо. Прощай.
– Неправильное слово. Правильнее будет – ар-рика.
Не думаю, чтобы он понял – ар-рика хоть и переводится на большинство людских языков так же, как и ма-айо, словом «прощай», но на самом деле несет в себе совсем иной смысловой оттенок. Это вовсе не окончательное прощание, а прощание-с-прошлым – а то, что оно ставит частицу отрицания в руне «будущей встречи», означает лишь то, что встреча эта не предопределена – как и все грядущее.
Но верить и ждать она вовсе не запрещает.
Я стояла у борта и смотрела вдаль – а стоящий у самой кромки прибоя человек точно так же вглядывался в растворяющийся на горизонте корабль. Он стоял долго, очень долго, ибо ему мало было того, что корабль пропал из виду. Он опасался куда более острого взора.
И лишь несколько долгих часов спустя он, наконец, решился и, достав из кармана рубашки крохотную зеленую безделушку на тонкой серебряной цепочке, зажал ее в кулаке и – точь-в-точь как давешнюю горсть песка! – широко замахнувшись, швырнул прямо в пасть набегающего прибоя. Затем развернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь.
Наивный! Неужели он и впрямь решил, что весь мой дар был заключен в этих трех лепестках?
Нить, протянувшуюся меж нами, уже нельзя было рассечь – и когда он, вскарабкавшись на вершину дюны, все же обернулся к океану, нить эта донесла до меня слова, которые сорвались с его губ… слова, которыми и заканчиваются многие людские баллады об Авалоне. Людские – но не те, что слагал старый зануда Вальери!
– …на те холмы, в туманную даль.
Крис Ханко, идущий-по-дороге
– А я тебе говорю, парень, что ты мне не нравишься!
Голос маячившего перед моим столиком здоровяка я слышал плохо – ему мешал издаваемый стаканами шум. Нет, не дребезжание – сами стаканчики, все двадцать три штуки, нет, двадцать четыре штуки – ровным рядком выстроились на столешнице, весело подмигивая мне кругляшами перевернутых донышек. Шумели они непосредственно у меня в голове, и шум этот упорно складывался в крики чаек, мерный грохот прибоя, шуршание пальмовых листьев и шорох пересыпаемого бризом песка.
– Крис…
Так, это еще хуже! Я попытался было поднять руку, чтобы привлечь внимание местного… ик… и поведать ему о печальной судьбе… ик… двадцати четырех стеклянных братцев, тоскующих по своему двадцать пятому близнецу, – но вместо этого едва не приложился лбом о неровно обструганную доску.
– Ты что, парень, не слышишь, что я тебе говорю?! – взревел здоровяк и в подтверждение своих слов так хряпнул ладонью по столу, что все двадцать четыре стаканчика дружно подпрыгнули по меньшей мере на дюйм. – А?
Ладонь его была размером с хорошую лопату. Возможно, в один из моих лучших дней я мог бы попытаться набить рыло обладателю подобной ручищи, но сегодняшний денек таковым явно не был. А значит – лететь мне со ступенек салуна мордой в грязь и лужи… возможно, даже не один раз. Дождя, кстати, не было уже дней десять, так что насчет содержимого луж иллюзий строить не приходится – конская моча. Подходящий повод убедиться, сильно ли она отличается по вкусу от здешнего пойла.
