— Когда-то она ломилась от окороков и колбас. Можно было зайти с полтинником и выйти с кульком леденцов. Сказка была, а не жизнь, — заключил он и, нагнувшись, подобрал толстый окурок.
— Смотри-ка, «Казбечина»! Не иначе какой-нибудь спекулянт бросил. Оставить покурить?
Я отрицательно помотал головой, вглядываясь в конец улицы. Прошло десять минут после условленного времени, а товарищей наших все не было. Что могло их задержать? Андрейка всегда отличался точностью. В группе шутили, что по нему можно проверять часы.
Но вот наконец показались и они.
— Долго не обслуживали нас в столовой, — сказал Андрейка.
— Можно было пожертвовать ужином, — проворчал Воронок.
Сашка доложил обстановку.
— Согласен, что надо забраться на чердак, — сказал Данька. — Но не всем. Двое из нас должны в подъезде спрятаться. Кто хочет? Нужно ведь следить и за окнами, и за тем из них, кто может оказаться внизу — на шухере, как они говорят.
Мы с Воронком переглянулись.
— Значит, мы с Данькой во дворе остаемся, — решил Андрейка, — а вы там не лезьте на рожон. Только наблюдайте. Ясно?
Сашка показал им кончик железки и спросил:
— А у вас есть что-нибудь?
— Кулаки у нас есть. И головы. Думаем, что этого достаточно, — сказал Данька.
Мы с Воронком осторожно поднялись наверх по лестнице, где пахло кошками и прокисшей капустой. На улице было еще светло, а на чердаке уже сгущались сумерки. Мы распластались у чердачного проёма. Тринадцатая квартира была прямо перед нашими глазами.
И только тут мы поняли до конца, что дело нам предстоит не шуточное, что отступать уже нельзя. Впрочем, было еще не поздно. Можно еще сойти вниз и сказать ребятам, что мы сдрейфили. Но как мы после этого будем смотреть друг другу в глаза? Как сможем жить, когда останется на совести это грязное и липкое пятно — трусость?
Вчера я не ожидал, что мне будет страшно. А сегодня страх проник даже в кончики пальцев, покалывая их иголочками и оттуда пробирался к сердцу. Мне было стыдно этого страха, я покусывал губы и не сводил взгляда с числа «тринадцать» на дверях квартиры. Говорят, что это роковое число. Многие побаиваются его. Но я-то ведь не суеверный. В одном из своих стихотворений, помещенном в стенгазете, я высмеивал ребят, верящих в приметы. Потом это стихотворение читала на вечере Танька Воробьева. Ей здорово хлопали тогда. Танька собирает все мои стихи. Шутит, что со временем отдаст их в музей.
— Боязно? — шепотом спросил я Сашку.
— Вот еще! — сказал Воронок и, поежившись, добавил: — Становится довольно прохладно. Кто знает, сколько придется ждать.
— А знаешь, Воронок, я жду не дождусь конца моего испытательного срока, — сказал я.
— Неужто! — оживился Сашка. — Значит, всерьёз заело тебя. Ну ничего — скоро я расскажу тебе о моих путешествиях. И, может, мы вдвоем начнем готовиться к новому. Если ты, конечно, согласишься.
— Какие путешествия во время войны? Не смеши, Воронок. Опять ты меня разыгрываешь.
— На этот раз нет. Нас ждет отличное путешествие. А ну, тихо...
На лестнице послышались шаги. Старушка с авоськой, кряхтя, поднималась по ступенькам. Из авоськи торчал рыбий хвост. Старушка прошла налево — в двенадцатую квартиру.
— Отоварилась бабуся, — сказал Сашка, — поймала золотую рыбку.
— Давай помолчим, — предложил я, — пограничники в секретах часами не разговаривают. А мы все болтаем.
— Так то пограничники. А мы с тобой всего-навсего ремесло. До пограничников у нас нос не дорос. Надо же было так поздно родиться!
Когда разговариваешь, то чувствуешь себя как-то спокойнее. Не лезут в голову всякие ненужные мысли.
— Андрейка у нас замечательный. Правда, Воронок?
— А мы что — лыком шиты? Я тоже хотел в подъезде остаться, да они меня опередили. Там, между прочим, безопаснее.
— Так ты, значит, хотел где безопаснее?
— Ну тебя к лешему! И чего придираешься к каждому слову? Может, никто еще и не придет. Нанюхаемся вот этой дореволюционной пыли —- и потопаем в общежитие несолоно хлебавши.
Да, это был бы прекрасный выход. И зачем только мы ввязались в эту историю? Просто надо было сообщить милиции, и все. Единственно правильный шаг, которого мы, к сожалению, не сделали. И даже благоразумный Андрейка Калугин почему-то высказался за засаду.
