На войне я не был в сорок первом... - страница 15
Зачем я взял его с собой? Пускай сидел бы в щели с девчонками. .. Еще насмехается!
Сверху девчонок не видно, но в минуты затишья отчетливо слышно, как они болтают о всяких пустяках. Слабый пол. Точное определение. Ни одной из них нет сейчас на нашей крыше.
Впрочем, они тоже кое на что годятся. Многие вступили в санитарную дружину. Им целый экзамен устраивали. А мы, мальчишки, изображали условно раненых. Меня перевязывала Рая Любимова. Руки у нее оказались нежные-нежные. Но она забинтовала мою голову так, словно из нее вот-вот все мозги должны были вывалиться.
И когда я застонал от этой тугой повязки, Рая удивилась и спросила:
— Это ты, Сазонов, условно стонешь?
— Условно, условно, только разбинтуй, пожалуйста, поскорее, — прохрипел я.
— Не могу — у меня еще не приняли мою работу.
Пришлось мне минут тридцать дожидаться, пока к моим носилкам не подошел врач. Он ощупал повязку со всех сторон и сказал: — Я удивлен, что этот условно раненый остался живым. Вы же, девушка, задушили его бинтами.
Я с трудом приоткрыл один глаз и увидел слезы на глазах Раи Любимовой. Тогда я пересилил себя и прошептал:
— Мне, доктор, было очень хорошо. Поставьте ей отлично. Никогда не забуду взгляда, которым наградила меня Рая.
За этот взгляд и не такие пытки можно было бы перенести.
Воронок бродит за мной по крыше, словно тень, и рассуждает вслух:
— Говорят, фашисты такие зажигалки придумали, от которых человек сразу слепнет. Вот будет номер, если к нам такая упадет!
— По теории вероятности на нашу крышу зажигалка может упасть один раз за сто лет, — сухо сообщаю я.
На этот раз Воронок охотно принимает мою теорию. Почувствовал, что я рассердился на него.
Прямо над нами повисает осветительная ракета. Становится светло как днем. Фашистскому летчику теперь видны многие дома вокруг. Напротив нашего училища — старинный монастырь, напоминающий своими стенами и церквушками Кремль в миниатюре. Нас отделяет от монастыря только Яуза, которую сверху можно принять и за Москву-реку.
Настоящий Кремль замаскирован так, что гитлеровским летчикам трудно его найти. Мавзолей Ленина закамуфлирован под небольшой домик.
На том берегу Яузы — крутой откос. На нем вдруг вспыхивают десятки бенгальских огней. Только это не безобидные палочки, которые жгут у новогодних елок, а кое-что поярче: горят зажигательные бомбы, расплескивая пламя по траве откоса.
— Совсем рядом, — шепчет Сашка.
И в эту же минуту две зажигалки падают к нам. Одна из них, разбив деревянный щит, катится к самому краю крыши. Она застревает у желоба. Я подбираюсь к ней со щипцами и, чуть отвернув в сторону лицо, сбрасываю зажигалку во двор. Там её сразу же засыпают песком. Вторая бомба подожгла крышу. Мы с Воронком хватаем по ведру с водой и мчимся наперегонки к очагу пожара. Выливаем ведра — и снова к бочке.
— Постой! — кричу я. — Лучше сначала песком забросать. Мы тянем ящик. В одной руке у меня — совковая лопата.
Подцепляю как можно больше песка. Несколько бросков — и огненные брызги уже не расплескиваются вокруг. Пахнет гарью, дым попадает в легкие, и мы, как по команде, начинаем кашлять.
Появляется Нина Грозовая.
— Все в порядке? — спрашивает она.
Воронок не успел спрятаться за бочку, но Нина не обращает на него никакого внимания. Ей сейчас не до этого.
— Одну потушили и одну скинули во двор, — докладываю я.
Задрав головы, мы смотрим в небо.
— Вроде больше не будет, — говорит Нина, — он их много на откос сбросил. Целыми пачками швырял.
Мечутся по небосклону лучи прожекторов, зенитки грохочут не умолкая. Один из лучей неожиданно застывает. Серебряным комариком сверкает в нем самолет. И вот уже много лучей держат его в своих невесомых пальцах. Комарик пытается вырваться, но лучи не выпускают его, следуют за ним, передавая его новым и новым лучам.
— Попался, — удовлетворенно произносит Нина, — теперь его наверняка собьют.
Она глядит на Сашку и вдруг спрашивает:
— А ты как сюда попал?
— Прибежал на помощь, — храбро врет Сашка.
— Он тушил вместе со мной... Как бы, Нина, зачислить его к нам?
— Раз отличился — придется зачислить, — соглашается Нина.
