Наполнив прозрачной жидкостью и второй стакан, Маккинли придвинул его Энни.
— Вот, выпей.
— Я не пью.
— Сегодня — пьешь, — отрезал он. — Ну, так сколько же мне лет, по-твоему?
Энни взяла стакан и робко пригубила. Текилу она терпеть не могла, от одного запаха её воротило.
— Мне казалось, что вы немного моложе папы, — неуверенно выдавила она.
— Твой отец скончался в возрасте шестидесяти трех лет.
— Это я и сама знаю, — досадливо проворчала Энни. И, незаметно для себя, отпила ещё глоток.
— Сядь, Энни, и скажи, сколько мне лет.
— Не так много, как я думала, — пробормотала она, словно оправдываясь. — Возможно, около пятидесяти.
— Возможно, — хрипло сказал Маккинли. — Но почему ты все-таки думаешь, что смерть твоего отца не была результатом несчастного случая?
— Чутье.
— О господи! — шумно вздохнул Маккинли. — Только не говори мне про женскую интуицию, детка. Если это все, что у тебя есть, то ты понапрасну отнимаешь у меня время.
— Своей интуиции я доверяла всегда, — уязвленно возразила Энни. — И Уин говорил, что на неё можно положиться.
— Да, разумеется, — горько усмехнулся Маккинли, залпом осушая стакан. — Непогрешимая и безошибочная.
— Но это не все, — добавила Энни.
Напряжение в тесной комнатенке мгновенно сделалось густым и осязаемым.
— Из нашего дома кое-что пропало. Я, правда, хватилась этого совсем недавно, но точно помню, что перед смертью папы она ещё там была. А вот неделю назад, когда я приехала из Бостона, она уже исчезла…
— Что это было, Энни? Говори же, черт возьми!
— Картина. Даже скорее — офорт. Она была у папы совсем недолго, но он относился к ней очень бережно. Хранил как зеницу ока. Говорил, что она ему дорога как память.
— Твой отец не был сентиментальным человеком. Что изображено на этой картине?
— Какой-то ирландский святой. Мне это было непонятно, но папа поместил офорт в серебряную раму и несколько раз повторял, что в ней заключена тайна мироздания.
— Неужели? — Джеймс нахмурился. — И ты считаешь, что офорт с изображением неведомого святого старца имеет какое-то отношение к смерти твоего отца?
— Не прошло и недели после его смерти, как картина пропала! — с пылом заявила Энни.
— Ты начиталась детективных романов, — промолвил Маккинли. — Трагическая смерть и пропавшая картина вовсе не свидетельствуют о существовании какого-то заговора.
Он отвернулся. Движения его были несколько замедленными и подчеркнутыми, как у подвыпившего человека, который старательно пытался казаться трезвым.
— С каких пор вы пристрастились к спиртному? — неожиданно резко спросила Энни. — Раньше вы такого себе не позволяли.
— Со второго апреля.
Слова его, казалось, застыли в воздухе. Второго апреля погиб отец Энни.
Она встала, обогнула стол и, не думая, что делает, опустилась на колени перед Маккинли.
— Вы ведь его любили, — промолвила она. — Столь же сильно, как и я. Нет, не можем мы это так оставить. Не имеем права. Ведь его убили, и мы обязаны выяснить — кто и почему. Если вы не поможете мне, я займусь этим сама. Но ведь вы поможете мне, правда?
Маккинли улыбнулся в ответ. Ободряюще, как сам понадеялся. Но Энни легче не стало. Сидящий перед ней мужчина был ей совершенно незнаком — она вглядывалась в его небритое лицо, в глаза, мутноватые от выпитой текилы, и тщетно пыталась увидеть за этой завесой прежнего Маккинли, того надежного и близкого человека, которого знала прежде. Нет, не мог он кануть в Лету — он находился где-то рядом, буквально в двух шагах, только нужно было найти его.
— Что ж, Энни, я тебе помогу, — еле слышно промолвил он. — И ты получишь ответы на мучающие тебя вопросы. Правда, я совсем не уверен, понравятся ли они тебе.
— Понравятся или нет — значения не имеет, — задиристо произнесла Энни. — Но одно я знаю наверняка: я не остановлюсь, пока не узнаю правды.
Маккинли задумчиво посмотрел на нее. Глаза его странно блеснули.
— Да, ты точно не остановишься, Энни, — с неожиданной мягкостью в голосе произнес он. — И мне очень жаль, что это так.
Что же ему с ней делать? Энни по-прежнему стояла перед ним на коленях, юная, благоухающая и невинная. И — наивная. И ещё — преисполненная веры и надежды.
