Возле колодца топталось десятка полтора кавалеристов. Стояли нагруженные две тачанки, запряженные битюгами. В кавалеристах можно было безошибочно узнать махновцев. Тогда они какое-то время действовали вместе с нашими войсками. Но послушайте дальше, что из себя представляли эти союзнички. Вооружены они были обрезами — винтовками с укороченными стволами и прикладами, одеты по-разному: у одного — шинель, у другого — гражданское пальто с чужого плеча. Некоторые из них были изрядно пьяны и сквернословили.
Когда бетонное корыто наполнилось, мы подвели своих коней на водопой. Пьяные уставились на нас глазами, полными ненависти.
— Ишь нацепил ремешки, звездочки, — приставал ко мне один из них, — только погонов не хватает. Комиссаром состоишь?
— Угадал! Я как раз и есть военком батареи.
— А вы что, квартирьерами будете или так, мимо проезжаете? — допытывался другой.
— Мы квартирьеры. Вон за бугром на подходе кавалерийская бригада, — поспешил ответить мой ординарец красноармеец Домницкий.
Махновцы повернули головы в сторону бугра. Там ветер кружил пыль и, поднимая ее клубами, заволакивал местность. Пьяный бандит прицелился в меня сбоку из нагана. Другой, рядом стоявший махновец быстрым движением выбил из его руки револьвер. Бандит, пытавшийся стрелять в меня, истошно закричал:
— Пусти меня! Я хочу тому комиссару звезду на лоб посадить!
Напоив коней, мы направились в поселок. Настроение у нас, надо сказать, испортилось. Скажи им правду, они расправились бы с нами.
Через несколько дней мы прибыли в Асканию-Нову. В центральной усадьбе застали взволнованных служащих. Они сообщили, что прибывшие сюда махновцы стреляют на озере заповедника в редких птиц — фламинго, гоняются за страусами, безобразничают. В это время послышались крики. Любопытство оказалось сильнее осторожности, и мы направились за сарай, где стояли две тачанки с пулеметами и привязанными к дышлам лошадьми. Пестрая толпа пьяных махновцев дико хохотала, окружив лежащее на земле связанное животное.
— Кто такой? — подойдя ко мне, подбоченившись, спросил один из них. На нем был цилиндр, из-под которого выбивался лоснящийся от грязи чуб. На ногах — узконосые лакированные туфли, надетые на босые ноги и стянутые ремешками от шпор.
— Из интеркавбригады, — ответил я.
— Та-ак, — зловеще протянул другой, спешившись и подойдя ко мне. На его голове красовался пробковый шлем, который носят в тропиках. Сзади кителя, сшитого из плюшевой портьеры, приколоты две огромные птичьи лапы с золочеными когтями. Поверх сапог надеты старинные лакированные ботфорты с огромными козырьками. Я невольно улыбнулся и подумал: «Разграбили театральный реквизит».
— Образованный? Студент? — спросил он, похлопывая нагайкой по голенищу.
— Студент! — я нащупал в кармане наган.
— Подходяще! Ответь нам в таком разе, что такое зебра и почему она полосатая.
Толпа стихла. Взгляды махновцев устремились на меня. Я объяснял, все молча слушали. Моя справка удовлетворила лишь немногих. Из сбивчивых выкриков я понял, что среди махновцев идет жаркий спор — на бочку самогона. Большинство утверждало, что зебра — это просто лошадь, а немецкий барин — бывший владелец заповедника для забавы ее просто выкрасил.
— Вот посмотри, как мы ее в естество приводим! — указал махновец плеткой на толпу. Два парня при сосредоточенном внимании окружающих портянками, смоченными в самогоне, старательно терли шкуру поваленной и связанной зебры.
Послышались топот, улюлюканье, свист. На площади появилась толпа конных махновцев со страусом на аркане. Банда окружила диковинную птицу. Страус дрожал, мелко перебирал ногами и вытягивал вверх длинную шею. Среди гама слышны были выкрики: запрячь в тачанку, оседлать его.
— Стой, хлопцы! — рявкнул здоровенный детина в широких шароварах, видимо, тоже взятых из реквизита. — Вона ж горилки требуе. Бачьте, як морду задирает та глазами раздывляется, кто ж поднесе?
Под общее одобрение он влез на забор и подвязал к тополю голову несчастной птицы. В раскрытый клюв страуса махновцы стали выливать самогон.
С трудом сдерживая себя, я оглянулся, надеясь найти сочувствующих. Увидел почти рядом с собой пожилого человека в потертой каракулевой шапке и поношенном пальто. Он стоял, прислонившись к дереву, лицо его выражало негодование.
