На Тихом Дону - страница 14

Нельзя сказать, чтобы путешествие на «Есауле» блистало особым разнообразием и удобствами. Прежде всего — все мы терпели от чрезмерной жары: днем на солнце было 42° R. На маленькой верхней площадке, пребывание на которой разрешалось только пассажирам первого и второго классов, далеко не всем хватало места. Подымешься туда из душной каюты, — неприятно-теплый, почти горячий ветер пахнет в лицо. Лучшие скамьи — в тени — все уже заняты; остались или те, которые на солнце, или около труб, откуда пышет невыносимый жар. Виды стали довольно однообразны: по правую сторону — высокий, глинистый, красноватый берег, покрытый сверху тощим серым полынком; у самой воды — кучи красного рогатого скота, застывшие, точно каменные, и овец, сбившихся от мух в одну тесную, неподвижную группу. Налево — песчаная коса, а за ней — плохенький лесок. Мы идем против солнца. Легкая зыбь покрывает весь Дон; слышно глухое шипенье из-под парохода. Впереди ослепительно-яркая полоса воды волнуется под солнцем, как расплавленное серебро; серебристые звездочки света выпрыгивают, перегоняют друг друга, сыплются, точно алмазный дождь…

На пароходе знакомства заключаются быстро, и общение между пассажирами теснее, чем на железных дорогах. На небольшом и тесном «Есауле» публика первых двух классов почти вся перезнакомилась в какой-нибудь час. Большинство едущих было прикосновенно к разным отраслям коммерции. Лиц интеллигентных профессий было немного: два казачьих офицера, один учитель гимназии и три лица судебного ведомства. После прибавилось еще несколько человек, ехавших, впрочем, на короткие расстояния.

Жарко и скучно. Снизу, с палубы, доносятся звуки гармоники; у палубных пассажиров веселее. Наш общий разговор поддерживается только благодаря словоохотливому товарищу прокурора, длинному и тощему рыжему господину в чесунчовом пиджаке. Он начал свою речь, собственно, с недостаточности вознаграждения, получаемого чинами судебного ведомства, а учитель гимназии указал ему на скудное содержание народных учителей и заговорил о казачьей бедности вообще.

— Казаки! — воскликнул красноречивый товарищ прокурора: — я не знаю людей большей косности! Это — полнейшая отсталость во всем, беспечность какая-то солдатская, невежество… Я сравниваю их с малороссами, — сам я из Малороссии и знаю очень ее хорошо… Какое же может быть сравнение?

Он выдвинул против казаков именно те самые обвинения, которые, может быть, в Малороссии говорил бы против малороссов, в Москве — против великороссов, — одним словом, обвинения чернорабочего в лености и во всех смертных грехах.

— Помилуйте, — продолжал он: — казак даже садов не желает разводить, а садит только виноград. Спросите его, почему он не садит фруктовых деревьев? Он вам скажет: — «да-а, ведь за ними ходить надо»!.. Он ленится выдернуть из стога волам сена, а пускает весь скот прямо на гумно; конечно, два пуда будет съедено, а двадцать потоптано… Насмотрелся я на этих господ! Третий год здесь живу, — слава Богу… По своему положению, я знаком коротко с видами и количеством преступлений казаков. Кража — вот альфа и омега казацкого существования… Он пройти нигде не может, чтобы не стянуть чего-нибудь… Вы знаете, почему их не допускают служить на железные дороги? Крадут!.. Его даже близко опасно подпустить к дороге: или винт какой стянет, или рельс отворотит…

— Да что такое, в сущности, казак? — продолжал товарищ прокурора, не слушая возражений со стороны учителя: — это своего рода рантье… У него от 20 до 30 десятин на пай; он привезет лишь рабочих на свое поле и наварит им каши, — только его и обязанностей… А сам он ничего, в сущности, не делает. Воинская повинность? Так нынче все отбывают воинскую повинность, не одни казаки… Нет, это, знаете, народ странный, чтобы не сказать хуже. Одно здесь хорошо, что жидов нет, — за это надо благодарить вашего наказного атамана. А вообще, это сословие или народ (не знаю, как назвать) — в высшей степени отсталое и нуждается в воздействии…

Оратору начали горячо возражать и учитель гимназии, и смуглый, широкоплечий офицер — оба донцы по происхождению.