По утрам его опять настигает час волка, когда развозят газеты и, пучась в венах, возвращается паника. На третий раз ему удается наконец дозвониться до вечно занятой клиники. Он что-то говорит, клацая зубами, будто азбукой морзе. Да, был ее пациентом, на какое-то время помогло.
Получает таблетки, размельченные в фарфоровой чашечке, как в ступке, так что не видно названия лекарства, инкрустированного на лицевой стороне, рядом с дозой, обозначенной в миллиграммах, слишком слабой, недостаточной. «Пройдет, от этого еще никто не умирал», — уверяет психиатр-оптимист. Ну и хорошо, а то кому охота сгинуть безымянному и быть похороненному в общей могиле.
По возвращении домой, в соответствии с рекомендациями, он купирует эмоции. Слушает музыку, исключительно инструментальную, не отвечает на телефонные звонки, почтальон, вовлеченный в спасательную акцию, размазывает на конвертах адрес и отсылает их отправителю с припиской «неразборчиво написан адрес». Это проходит, от этого не умирают, даже если бы на все наложилось воспаление чего-нибудь. Но что же такое, думает он, страх перед чистым листом по сравнению со страхом перед листом напечатанным?
Во время недель выздоровления я выхожу по следам моих кумиров на ловлю рыб, pisces, или бабочек, lepidopteras. Возвращаюсь к миру названий со стороны систематики, прибегая к ключу для обозначений. Здесь нет убийственной полисемии, липа — это tilia, а отвар из нее оказывает успокаивающее воздействие.
Бабочки требуют изматывающих переходов, если мы не хотим довольствоваться капустницей, ради которой не стоит даже сходить с балкона, а желаем поймать более редких представителей вида, вроде махаона. Пробираюсь лессовым оврагом, поросшим… а впрочем, флора здесь неважна. Меня соблазняют описывающие круги шмели и пчелы — терпенье, придет и их черед, а пока что займемся отрядом lepidoptera, летающими отнюдь не роем. Ухожу все дальше, иду все смелее. Меня колют падубы, вызывает раздражение похожая на табак рассыпанная пыльца. Наконец-то среди боярышника я увидел ее, прибавляю шаг, жду мгновение, пока поудобнее сядет, уверенным движением набрасываю сетку и тут же достаю хлороформ. Нежно усыпляю, чтобы не смахнуть пыльцу, на этот раз желанную. Проверяю половой диморфизм: все верно, самец. Помещаю его в коробочку, крылья, покрытые чешуйками, этими остатками волосков, вылезших еще у личинки, теперь навсегда раскрыты и способны только к скользящему полету по воздушному потоку.
Дома я прикалываю его к коллекции и наклеиваю вниз латинское название, которое с трудом каллиграфически вывел. Потом узнаю из учебника, что на нашей широте такие не водятся. Осечка снова выбивает меня из колеи.
Осень провожу над водой, разлитой вокруг поплавка. Прибрежные заросли, противоположный берег, дорога, идущая по возвышению вдоль тополей, гречиха, в которой любят рыскать некоторые виды зверья, даже чайка, предостерегающая своим криком, — все это в прописанной дозе должно успокаивать. Пойманную рыбу я отпускаю обратно в воду, а перед тем измеряю ее и взвешиваю, обозначаю и классифицирую. Иногда случается, что данные повторяются, как будто я вытащил близнеца или, что хуже, ту же самую, уже раз измеренную. Стараюсь этим не расстраиваться, даже в косяке экземпляры уникальны.
Итак, пообтесавшись в обществе рыб и бабочек, я постепенно возвращаюсь в мир текстов и людей. Быть может, я не решился бы на риск, если б не мои наставники, которые всегда действовали на меня ободряюще. Они тоже шли к вере через систематику.
Никогда не стану отказываться от влияний, несмотря на то, что сравнение — это еще не доказательство. Я обязан им всем, и конечным пробным камнем моих вмешательств будет непременный вопрос: а вот Эс или С написал бы так? Вопрос безжалостный, знаю, что я должен был больше переработать, с большим терпением, — и когда я обращаюсь к архиву, несовершенство фразы почти всегда вгоняет меня в краску стыда. Впрочем, иногда я вижу, что предложение выдержало испытание, как будто оно взято прямо из их канона, из «Записок» или из «Рассказов», — и тогда я испытываю истинное наслаждение, как хотел Эс, знамение правильного чтива, от которого мурашки по спине — моментальное облегчение, награда в постоянной погоне за невыразимым.
