», — ответит суд. Компания, конечно, отвергнет версию страхового общества о попытке потопить пароход и выдвинет свою. Какую? Непригодность старого капитана, растерявшегося в сложных штормовых условиях Заполярья. Они докажут свое, представив копии радиограмм, требующих от меня сохранить пароход, груз, и выйдут чистыми из грязи.
Кто же застрянет в этой грязи? Капитан. Я застряну.
Но есть во всем этом нечто даже более страшное, чем морской суд, лишение работы и необеспеченная старость, — голос собственной совести. Как я посмотрю в глаза детям, в твои глаза, Эдит? Где мои понятия о долге моряка, чести? А раз так, то ни мне, ни другим не нужна жизнь старого, обесчещенного капитана — капитана-преступника. Поздно заговорила совесть!
Простите меня. Ричард О’Доновен».
Пока Морозов читал, матросы столпились вокруг него. С растущим беспокойством заглядывали они во взволнованное лицо русского. Даже Олаф Ларсен и тот ничего не понял из отдельных, услышанных слов, настолько тихо читал Морозов.
Петр Андреевич видел, мысли матросов далеки от работы, которую только что они выполняли с таким рвением. Приказать им разойтись по своим местам? Нет. Приказом сейчас ничего не сделаешь, лишь разрушишь только что установленное и еще не окрепшее взаимопонимание. И он принял смелое решение: взял письмо у Морозова и передал его Джиму Олстону.
— Прочтите матросам, — сказал он и, заметив недоумение старшего помощника, настойчиво повторил. — Читайте, читайте. Пускай эту весть они узнают от вас. Это очень поможет вам в дальнейшем.
Матросы поняли сказанное Петром Андреевичем по выражению его лица, энергичному жесту и замешательству старшего помощника.
— Читайте, сэр! — зашумели они. — Мы хотим знать все! Что случилось наверху?
Джим Олстон, преодолевая внутреннее сопротивление, поднял руку.
Все притихли.
Старший помощник читал письмо. Его слишком четкий голос сразу приковал к себе внимание. Никто сейчас не слышал ни рева моря, ни поскрипывания шпангоута. А когда он кончил читать, матросы не шелохнулись, оглушенные чудовищной вестью.
— Сейчас не время обсуждать участь нашего капитана, — начал Джим Олстон, предупреждая ненужные, по его мнению, разговоры.
— Почему? — резко спросил Беллерсхайм. — Почему на время?
— Беллерсхайм! — Джим Олстон резко повысил голос.
— Почему мы должны молчать? — Беллерсхайм выдержал строгий взгляд старшего помощника. — Они убили капитана.
— А могли убить всех нас! — крикнул Олаф Ларсен.
— Не станем молчать! — подхватили со всех сторон матросы. — Не можем молчать!
— Криком мертвому не поможете, — попытался остановить их Джим Олстон.
— Поможем! — убежденно бросил Беллерсхайм. — Поможем и мертвому. Конечно, не криком. Мы приведем эту посудину в порт.
— Верно! Хорошо сказал! — шумно поддержали его матросы. — Вызовем на палубу страховых боссов. Они-то разберутся, кто и ради чего топили пароход.
Гнев захватил людей, подавил усталость. Их превратили в разменную монету, в фишки для какой-то гнусной финансовой игры, где на кону стояли не только деньги, но и человеческие жизни.
Джим Олстон смотрел на бушующих матросов. Первое замешательство его прошло. Растерянное выражение лица сменилось уверенным, волевым. Он поднялся на оторванную от грузового отсека доску. Осмотрел невольно притихших под его взглядом людей. Голос старшего помощника зазвучал негромко и четко, как у человека, знающего, что его обязаны слушать, не могут не слушать.
— Я принимаю на себя командование «Гертрудой» и полную ответственность за сохранность парохода.
Последние слова Джима Олстона вызвали восторженный крик матросов.
— Хорошо сказал! Молодец старший! Порадуем компанию!
Джим Олстон выждал, пока возбуждение слушателей несколько спало, и продолжал.
— Я попрошу русских, — он посмотрел в сторону Петра Андреевича, — по-прежнему придерживать «Гертруду» в нужном положении, а несколько позже вызвать более мощное судно для буксировки. Смею заверить вас, — многозначительно закончил Джим Олстон, — будет сделано все, что нужно. «Гертруда» не утонет.
— Выровняем старуху! — Беллерсхайм натянул огромные рукавицы. — Или у меня на плечах не голова, а пустая бочка от пива!