На суше и на море, 1973 - страница 34

— Что государь… Оно, конешно… Может, смерть подождет?..

Федор повернулся, ушел.

В тот же день, когда у края земли выступили синие горы с плоскими вершинами, дед Шолох преставился. Теря погнал вперед своих олешек упредить шамана, чтобы велел тот остановить аргиш хоть на малое время. Но Рырка сказал:

— Нельзя. Духи тундры будут сердиться. Пусть таньги бросят своего мертвеца и быстро едут следом.

Федор, услышав те слова от Тери, ругнулся зло, покосился на Анкудина.

— Христианская душа все же, — неуверенно сказал тот. — Могилу бы вырыть надо…

— На мне грех, — отводя глаза в сторону, буркнул Попов.

Теря тихо заплакал.

— Прощай, дедушка…

Анкудин с головы малахай скинул, перекрестился.

— Не замолится-то грех, — сказал он. — Сколько добра сделал, а его, как собаку…

— А в раз-этак!.. — крикнул Попов. Выхватил нож, ремни лахтачьи рассек, толкнул сухое тело старика с нарты. — Гоните! Рырка уходит! Гора… серебряная!

У самых гор маячили последние нарты из шаманьего аргиша, а с Пресного моря злая чернь заходила. Понесли олени Федора вскачь. Дымились их жаркие ноздри, в лицо из-под копыт летели комья снега, глаза застилали. След в след шли нарты Анкудина и Тери.

«Трое таньгов осталось. Только трое», — шептал под полозьями снег. Тундра слушала этот шепот. Тундра знала, что дальше будет. Мороз к ночи становился злее, кусучее.

Еще через три дня пришли в Край Кривых Лиственниц. Больше ягеля для олешек стало, и шаман устроил долгий отдых.

После смерти Шолоха неуютно сделалось в яранге ватажников, пасмурно. Меж собой разговаривали неохотно. Ночи длиннились. Среди дня солнце ненадолго показывало лик свой, из каменных распадков туман сизый выплывал, кровь студил, оседал на кухлянках, на малахаях серебром червленым. Куропатки-русловки подолгу на кустах висели, неподвижные, как снежные комья, а к ночи комьями же падали вниз, хоронились под крепким настом.

Пошел Попов к Рырке.

— Долго еще до серебряной горы кочевать?

— Кто знает? Может, три перехода, может, больше.

Смотрел теперь шаман в глаза Попова открыто, своих не прятал.

— Скорее пойдем! — нетерпеливо сказал Федор. — Я дам тебе нож свой добрый, булатный. Вот. — Он вытащил из-под кукашки белый клинок.

— Не надо, — равнодушно сказал шаман. — Все мое будет. — Он на миг закрыл глаза.

Атаман отшатнулся. Мысль мелькнула страшная, как выстрел из пистоля в упор: «Обманул, Рырка!»

Зашевелились, поднялись на голове волосы. Понял: давно уже не шаман в полону, а он у него. И будто по рукам и ногам крепкими ремнями повязан. Сжал пальцы на клинке, зубы хищно ощерил.

— Посмотри вокруг, — тихо предупредил шаман.

Федор глянул: два сына Рыркиных с копьями наизготовку за спиной.

Попов обмяк, выругался, ноги подогнулись сами, сел на шкуры.

— Хитер ты, — сказал сквозь зубы.

— Да, — спокойно отозвался шаман. — Духи меня родили, только духи и обмануть могут. Ты хорошо понял меня, таньг.

Федор молчал, обдумывая споро, что делать, как из яранги живым уйти. Долго стояла тишина.

— Иди к себе, — сказал шаман, глаза его блеснули, не сумели скрыть торжества. — Иди. Тебя и твоих людей никто не тронет. Я выполню свое слово. Ты увидишь Загадочно Ые тающую Гору.

Федор торопливо встал. Сыновья Рырки расступились, давая дорогу.

В ярангу вернулся проворно. Крикнул Теро:

— Беги в стадо. Кличь Аунку с каменными мужиками.

Теря, ничего не ведая, одним обликом да голосом атамановым до смерти напуганный, проворно нацепил подбитые камусом лыжи, метнулся в тундру.

Видел Федор: стоит у своей яранги Рырка, спокойно смотрит вослед Тере. Недоброе предчувствие шевельнулось, но жить хотелось и оттого в предчувствие не поверил.

Ничего не говоря Анкудину, бросился к берестяным туесам с «огненным зельем». Вместо пороху в ладони посыпался серый песок.

Завыл Федор, стал рвать на себе волосы, пряди из бороды бросал по сторонам, пена у рта от искусанных губ кровянилась.

Когда успокоился, лег на землю; тело просило тепла: костер погас, а достать кресало не было сил.

— Пропали мы, Анкудин! Видно, проклятая баба шаманья, та, что к нам заходила, «огненное зелье» все перевела!

Тот разбойно глазом блеснул. Сразу все понял.