На суше и на море, 1973 - страница 21

В дверь звонили. Видно, и до этого звонили долго, а они с балкона не слышали. Теперь тот, кто звонил, потеряв терпение, не отпускал кнопку звонка. Абдурахман пошел отворять. Вскоре послышалось щелканье замка и приглушенный разговор.

Выглянув в прихожую, гость увидел русскую женщину и узбека средних лет.

— Жена и сын, — отвечал Абдурахман на какой-то вопрос.

— А где же они? — спросила женщина.

— Жена в больнице, сын у матери. Что, разве не может так быть?

— Может, — сказала женщина. — Всякое может быть. А вот квартира, я вижу, вам не нужна.

— Зачем так говорить? — вспылил Абдурахман.

— Поймите, — сказала женщина печально и как бы даже сочувствуя Абдурахману, — люди остро нуждаются в жилье, а у вас квартира пустует. Сколько же так может продолжаться?

Дверь закрылась, и они снова остались вдвоем.

— Как им объяснишь? — сказал Абдурахман с чувством. — Жена в положении — как объяснишь? У узбеков не принято говорить об этом.

Гость решил, что эти слова не могли объяснить истинной причины визита двух незнакомцев, что это объяснение — лишь отговорка, уловка, которая должна была обмануть не только контролеров, но и гостя, а возможно, и самого Абдурахмана. Вода закипела, и хозяин заварил чай.

— Тебя ждут неприятности? — участливо спросил гость.

— Э, — сказал Абдурахман, — неприятности. Представь, сорок лучших специалистов Ташкента получили квартиры. Человеку дают квартиру в таком доме. Это что-нибудь значит? Профессору Рахимову не дают, а Абдурахману Кадырову дают. Когда в прошлом году моему двоюродному брату дали двухкомнатную квартиру, мама сказала: «Почему Абдулахату дали, а тебе нет, чем ты хуже его?» И вот мне дают квартиру, которая Абдулахату во сне не снилась. Мне дают квартиру, и я приглашаю в гости своего друга. Мы сидим, и вдруг приходят эти типы. Мы даже чай не успели выпить. Приходят специально для того, чтобы испортить людям настроение. Они подумали, что я не хотел открыть им дверь.

— Почему бы тебе и в самом деле не переехать? — спросил гость.

— Сегодня же скажу маме. Абдулахату, скажу, такая квартира во сне не снилась. Только ты ничего не говори, — добавил он. — Я сам все улажу.

В комнате стемнело, пора было зажигать свет. Неожиданность, с которой жаркий день сменился прохладным вечером, казалась столь яге естественной и уместной для этого города, как устойчивость погоды, долготерпение изо дня в день распаляемой солнцем земли. Не зажигая света, они провели остаток вечера за столом. По мере того как темнота, выползая из углов, заполняла пространство, стены расступались, и от этого комната становилась все больше, постепенно сливаясь с надвигающейся на город ночью.

Дорога до маленького домика в районе Чигитай-Актепы заняла не меньше часа. Они шли под редкими звездами по дороге, казавшейся гостю незнакомой. Но это была все та же дорога вдоль арыка и мимо эпидемстанции, только вечер изменил очертания предметов. Домов за деревьями почти не было видно, как и арыка. Его присутствие угадывалось по шуму воды.

Их встретила собака и молча проводила до крыльца. Днем она отлеживалась в тени, не подавая признаков жизни, а теперь, лениво виляя хвостом, то и дело оборачиваясь, бежала впереди, точно радушный хозяин, заждавшийся поздних гостей. Они разулись и вошли в дом.

Мать Абдурахмана встретила их громким возгласом. Они прошли в комнату, где с утра пили чай, Абдурахман зажег свет и вышел. Занавеска на двери чуть пошевелилась, то ли испугавшись яркой вспышки, то ли колеблемая легким дуновением ветра из раскрытого окна. Освещенная комната казалась теперь особенно тесной и маленькой. Стали заметны потертости стены там, где она была прикрыта ковром, выбоины в штукатурке, покосившаяся дверная рама.

Всматриваясь в темноту за окном, гость различил какое-то движение в глубине сада и решил, что это, должно быть, отец Абдурахмана возится по хозяйству.

Где-то верещали цикады. За стеной слышался громкий разговор. Голоса становились все громче. Их было три или четыре, во в основном выделялись два: один из них принадлежал Абдурахману, другой — его матери. Гость, не понимая смысла незнакомых слов, уловил тревогу в интонациях, и, чем дальше, тем очевиднее проявлялась она. Голос Абдурахмана не мог противостоять голосу матери ни по силе, ни по напряженности — голосу, который, не встретив преграды, достиг наивысшей силы, вышел за пределы комнаты и заполнил весь дом.