Теперь он с нетерпением ждал появления Павла Лузгина. Почему-то казалось Андрею Аверьяновичу, что увидит он парня с лисьей улыбкой на остром личике, невысокого и верткого. Лузгин действительно был невысок, но ладно сложен, лицо у него было правильное, с румянцем во всю щеку, густые длинные ресницы прикрывали черные блестящие глаза. Он был бы очень красив, если бы не тонкие, в ниточку, губы, застывшие в полуулыбке, отчего казалось, что он собирается оскалить зубы.
Лузгин повторил прежние свои показания, не тушуясь отвечал на вопросы заседателей. Его спросили, как он относится к брату, угодившему в тюрьму за браконьерство.
— Я за брата не ответчик, — сказал Лузгин.
— Вы грозились после ареста брата свести счеты с Кушелевичем?
— Сгоряча, по глупости, может, и сказал чего, сейчас не помню.
— А Моргун грозился?
— Может, и грозился, не припомню.
Он, видимо, не опасался, что его уличат, ссылаясь на показания свидетелей, выступавших до него: односельчане помалкивали раньше, страшась мести Моргуна, будут молчать и теперь, боясь его, Павла Лузгина, который тоже шутить не любит.
Заседатели отступились.
— Какие у вас были отношения с Моргуном? — спросил Андрей Аверьянович.
— Обыкновенные, в одном поселке жили, считай — соседи.
— А дрались с ним из-за чего?
Лузгин, конечно, уже знал о показаниях Кесяна. Ответил сразу:
— Девок не поделили.
— Причина уважительная, — согласился Андрей Аверьянович. — Скажите вот еще что: куда вы отправились в день убийства с горных пастбищ?
— На пастбищах я был до двух часов дня, — подчеркнул Лузгин, — потом спустился в грушевую рощу посмотреть, много ли в этом году дички, потом…
— Вы никого не встретили по пути?
— Никого.
— А не могло так случиться, что вы никого не заметили, а вас видели?
— Где же это?
— В три часа дня в верховьях Малой Лабы, на правом берегу, — говоря это, Андрей Аверьянович глядел в бумагу, лежавшую на его конторке, словно сверялся с написанным. Ничего подобного записано у него не было, просто он решил проверить, как отреагирует на его вопрос этот уверенный в себе Лузгин.
На этот раз он ответил не сразу. Лизнул языком узкие губы, попытался усмехнуться.
— Никак не мог я там оказаться в три часа дня, — сказал он по-прежнему уверенно и напористо, — потому что в два часа еще был на пастбище колхоза Кирова. Это и пастухи могут подтвердить, и экспедитор товарищ Курашвилн.
— А сколько же времени нужно, чтобы с тех пастбищ добежать до верховьев Малой Лабы?
— Часа два, никак не меньше.
— Если часа два, — спокойно произнес Андрей Аверьянович, — тогда могли увидеть. Курашвили сообщил здесь, что часы его показывали тбилисское время, то есть на час вперед против местного. Расстался он с вами в два часа по своим, значит, в час дня по местному. Так что вполне могли встретить вас в три часа на Малой Лабе.
Лузгин соображал. Тонкие губы его разжались, прямой нос сморщился, вот-вот он зарычит.
— Не был я там, — резко, срываясь на высокие ноты, почти выкрикнул Лузгин. — Кто видел? Пусть докажет.
— У меня больше вопросов нет, — сказал Андрей Аверьянович.
Последним допрашивали обвиняемого. Кушелевич стоял на своем: в Моргуна не стрелял. Кто стрелял, не видел, никаких объяснений тому, что следов стрелявшего не обнаружили, дать не может.
Седоусый заседатель пытался ему помочь, спросил, не целился ли в него Моргун. Но Кушелевич не принял этой помощи и ответил, что Моргун держал ружье «на руке», еще не целился.
Допрос окончен. Помолчав с минуту, судья поднял голову от бумаг и спросил:
— У обвинителя есть заявления?
Обвинитель сказал, что у него заявлений нет. Андрей Аверьянович встал.
— У меня есть.
Судья откинулся на спинку стула.
— Мы вас слушаем.
— Судебное разбирательство, — начал Андрей Аверьянович, — дало нам в руки новые факты, пролив свет на взаимоотношения жителей поселка Желобного, на их отношение к Кушелевичу. Яснее вырисовалась и фигура самого Кушелевича. Это бесспорно добросовестный, влюбленный в свое дело работник, любящий муж и отец, гуманный человек — хранитель живой природы, изучать и оберегать которую он считает своей обязанностью. Это наш современник, советский человек шестидесятых годов во плоти, мы гордимся такими, говоря: смотрите, какие выросли у нас люди, как высоки их моральные качества! И такого человека видим мы не на Доске почета, а на скамье подсудимых. Как же это случилось? Что привело его на эту скамью?
