Встав на ноги, он с силой оттолкнулся багром от огромной льдины. И сразу же вторая льдина ударила байдару в корму. Послышался легкий треск. Экэчо быстро обернулся, осмотрел излом одного из ребер деревянного остова байдары.
«Назад! Домой!» — стучало в его мозгу.
А льды уплотнялись. Толкаясь друг о друга, они переворачивались, порой уходили в воду и с шумом опять вырывались на поверхность в самом неожиданном месте.
Заметив большое ледяное поле, Экэчо устремился к нему. Он уже не в силах был увертываться от ударов льда. В верхней части носа байдары лопнула кожа. Через мгновение появилось отверстие в корме. Вода хлынула в байдару.
Схватив винчестер и сумку с патронами, Экэчо выпрыгнул на льдину.
Несколько секунд он наблюдал, как перетирало его хрупкую байдару между тяжелыми жерновами огромных льдин. А когда обломки ее исчезли, он быстро осмотрелся вокруг и снова уставился с суеверным страхом на черные клубы туч, которые совсем закрыли солнце.
Шаман Мэнгылю, выходивший в пролив для встречи с братом на моторном вельботе, принадлежащем самому мистеру Кэмби, вернулся домой ни с чем.
— Наверное, побоялся Экэчо выйти далеко в пролив, — доложил он Кэмби. — А может быть, его льдами затерло. Очень много льдов в эти дни через пролив с запада на восток идет.
— Скажи спасибо духам своим за то, что сам домой живым вернулся, — отозвался Кэмби, тщательно осматривая исцарапанный льдами вельбот. — Ранняя осень в этом году наступает, а быть может, даже не осень, а зима. Посмотри хорошо на небо.
Мэнгылю окинул усталым взглядом покрытое тучами небо и согласился:
— Тучи снеговые. Сегодня ночью, однако, большой снег упадет.
Мэнгылю не ошибся. Ночью на угрюмые аляскинские земли выпал глубокий снег. На вторые сутки ударил мороз, подул ветер и погнал тучи вздыбленного снега с востока на запад. Неумолчный гул из самых разнообразных звуков стоял над окоченевшей землей.
Мальчику Чочою снится, что он лежит на холодной земле и трясется от холода. Он шарит руками, чтобы найти шкуру, которой можно было бы накрыться, и не находит. Какая-то чудовищная птица с громадными черными крыльями летает над ним, обдувая его холодным ветром. Вдруг крылья птицы складываются, она садится возле Чочоя и превращается в одноглазого шамана Мэнгылю. Шаман наклоняется над Чочоем и пристально смотрит в его лицо.
«Пришел тебе глаз выколоть, — говорит он хриплым голосом. — Я одноглазый, и ты будешь одноглазый».
Чочой вскрикивает и просыпается. Его широко раскрытые от ужаса черные глаза бессмысленно осматривают небольшой меховой полог[5]. У задней стенки его коптит маленький огонек жирника. Мать сидит к Чочою спиной и поправляет тонкой палочкой витувит[6]. Чочой прислушивается к разноголосым звукам пурги. Скрипят палки остова яранги, хлопают на ветру оторвавшиеся куски ткани, которыми мать чинила рэтэм[7]. Трясется полог. Пламя жирника все время колеблется, мигает. Мать складывает над жирником колпачком свои руки, чтобы не дать ему потухнуть. Худые пальцы ее просвечивают по краям розовым светом.
— Где же отец? Почему он не приходит? — спрашивает Чочой.
Мать вздрогнула, повернулась в его сторону. Она долго смотрит тоскливыми влажными глазами на сына. Заметив, что он посинел и дрожит от холода, Ринтынэ пошарила в углу полога, нашла рваную шкуру, накинула ее на плечи Чочоя.
— Где отец, говоришь? — переспросила Ринтынэ. По худым щекам ее потекли слезы. — Это надо у Кэмби спросить, — добавила она, — это он послал его перед пургой разыскивать отбившихся оленей.
Чочой подвинулся к матери, положил свою голову на ее колени. Мать, мерно покачиваясь, изредка всхлипывала. Плакал и Чочой. Ему невыразимо жалко мать, отца, самого себя. Он слизывает с шершавых губ соленые слезы, пугливо блуждает глазами по пологу. А ветер все сильнее и сильнее трясет ярангу. Все сильнее хлопают куски рваного рэтэма. Чочою становится страшно. А мать все качается и качается. Вот она тихо, заунывно запела: «Ого-гого-го-ооо-гог-го-го...»
Монотонное пение, ритмичное покачивание и тепло, идущее от колен матери, постепенно усыпили Чочоя.
