Однажды она попросила, чтобы соседи вынесли ее на улицу. Когда пришли мужчины-чукчи, которые когда-то вместе с ней были насильно увезены с Чукотки, Ринтынэ нахмурилась и сказала:
— Не надо нести меня на улицу. Это чужая земля. Я не хочу перед смертью видеть чужую землю. В мыслях я сейчас там, далеко, на родной земле. Дух мой вместе с тоской, которая точит мне сердце, уходит туда, за пролив.
Ринтынэ слабо взмахнула высохшей рукой, тяжело задышала. Чукчи присели и молча долго смотрели на умирающую. Один из них, со скуластым угрюмым лицом, изъеденным оспой, по имени Чумкель, тяжело вздохнул и негромко сказал:
— Тоска точит и мое сердце, Ринтынэ. Один я здесь. А там, за проливом, живет мой сын, которого я никогда не видел. Тынэт его имя. Как знать, может, и отец еще жив, — помнишь Кэргыля-костореза?
— А как же! Я помню, я очень хорошо его помню, — отозвалась Ринтынэ. — Это он для лука отца моего, Ако, кольца вырезал костяные. А помните, что говорили люди о луке моего отца?
— О как же, как же, Ринтынэ! Я помню, очень хорошо помню! — поспешил заверить Чумкель.
— Я тоже хорошо помню, — отозвался еще один чукча, худой, с впалой грудью, с красными от трахомы[21] глазами, имя которого было Нутэскин.
В это время в ярангу вошел Чочой. Ринтынэ встрепенулась, подняла голову и тут же беспомощно уронила ее.
— Сын пришел... как раз вовремя пришел. Сядь, Чочой, рядом со мной...
Чочой безмолвно опустился на шкуру у ног матери.
— То был не простой лук, а волшебный, украшенный костяными кольцами, — продолжал Нутэскин. — Если бы Ако в тот день был со своим луком, нас бы не угнали на чужую землю.
«О дедушке Ако говорят», — мелькнуло в голове Чочоя.
Он насторожился, весь подался вперед, боясь пропустить хоть одно слово о дедушке Ако, который представлялся ему, по рассказам матери, сказочным богатырем.
— Мэнгылю и Экэчо боялись Ако, боялись его также и те, кто в дружбе был с Мэнгылю и Экэчо, — очень тихо, стараясь не напрягать голоса, сказала Ринтынэ. — Как знать, может, это сам Мэнгылю убил моего отца еще утром, перед тем как на чужую землю бежать...
Чумкель тревожно посмотрел на вход в ярангу, как бы боясь неожиданного появления шамана, и сказал вполголоса:
— Да, так могло быть. Ако действительно был убит в тот тяжелый день, когда нас на чужую землю угнали. Может, оттого Мэнгылю так и торопился, что даже брата своего оставил.
— Быть может, и лук Ако увез Мэнгылю, — еще тише сказал Нутэскин, так же как и Чумкель тревожно поглядывая на вход в ярангу. — Может, он хранит лук Ако сейчас где-нибудь в своем железном складе. Там он прячет все свои шаманские вещи.
Чочой жадно ловил каждое слово. «Может, он хранит лук Ако сейчас где-нибудь в своем железном складе. Там он прячет все свои шаманские вещи», — мысленно повторил мальчик слова Нутэскина. «А что, если как-нибудь залезть в этот склад, поискать?» — спросил он себя и почувствовал, как часто застучало у него сердце.
Долго тянулось молчание. Ринтынэ лежала неподвижно, с закрытыми глазами.
— Пойди, Чочой, на улицу, посмотри, почему Очер лает,— вдруг обратилась она к сыну.
Чочой испуганно и удивленно посмотрел на мать и сказал:
— Это тебе чудится, мама. Очер не лает.
— Пойди, пойди, посмотри, — повторила Ринтынэ.
Чумкель и Нутэскин замахали руками, показывая Чочою на выход. Он встал и, тревожно оглядываясь на мать, вышел.
— Не хотела при сыне этих слов говорить, а теперь скажу.— Ринтынэ открыла глаза. — Жалею, очень жалею, что брат мой Гоомо далеко в тундру ушел со стадами оленей и что его нет сейчас с нами: чувствую я, что веду с вами прощальный разговор.
— Не надо, чтобы тебе такие тяжелые мысли в голову приходили, — попросил Чумкель.
В ярангу опять вошел Чочой:
— Очера нет нигде близко, мама.
— Ну хорошо, сядь на свое место, — сказала Ринтынэ.
— Ходят тайные вести, что хорошо теперь люди живут там, на нашей земле, — снова заговорил Чумкель.
— Да, все чаще и чаще такие вести до наших ушей доходят, — подтвердил Нутэскин. — Однажды об этом мне даже американец рассказывал. Не такой американец, как Кэмби, а своими руками работающий американец говорил мне об этом. Джон его имя, он копает землю недалеко от индейского селения Ирдэм. Там американцы расчищают такое место, на которое самолеты должны будут садиться.
